Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

По-видимому, весь процесс с точки зрения обвинения будет построен на бесконечном обыгрывании этих двух совершенно очевидных положений, которые будут обильно декорированы либо явными фальшивками, либо фальшивками, скрытыми под завесой «государственной тайны».

Фальшивок явных, «рассекреченных», на которые громогласно ссылались, было не так уж много.

3 тысячи слов шифровального кода, найденного якобы в тайнике в афинском районе Каллитеи. Код был составлен исключительно из специальных военных терминов, что, по мнению создателей этого шедевра фальсификации, должно было служить неопровержимым доказательством целенаправленного интереса «Заграничного центра».

Серия радиограмм подпольной радиостанции под общим названием «Заграничному центру КПГ» — не Центральному Комитету, как можно было бы ожидать, а именно «Заграничному центру», так было удобнее обвинению.

Два довольно мощных радиопередатчика — настоящих, не бутафорских, но не носящих никаких примет принадлежности.

Радиограмма генерального секретаря ЭДА Гаврилидиса тому же «Заграничному центру КПГ», якобы переданная с помощью одного из этих передатчиков, чего, естественно, никто не мог доказать: как говорил Цукалас, радиограммы не замерзают в воздухе. (Кстати, уже в самом начале процесса от этой «улики» пришлось отказаться: выяснилось, что в день ее «отправки», указанный военной контрразведкой, Костас Гаврилидис находился в концлагере.)

Показания Илиаса Аргириадиса были единственной ниточкой, которую удалось протянуть к Белояннису от всего этого нагромождения фальшивок. На предварительном следствии Аргириадис показал, что в его доме находился один из двух передатчиков, фигурировавших на процессе в качестве вещественных улик. Аргириадис утверждал также, что Белояннис был в числе лиц, посещавших его дом и приносивших материалы для передачи по радио. Такое посещение, по словам Аргириадиса, имело место лишь однажды, но время было позднее, и Белояннису пришлось остаться у него на ночь. На вопрос, каким именем назвал себя Белояннис, Аргириадис ответил, что он не спрашивал имен и все посетители являлись к нему инкогнито. Белоянниса же он запомнил лишь потому, что много позднее увидел на уличной афише его фотографию, прочитал имя и понял, какого видного человека он у себя принимал. Последнее было явной нелепостью, так как Аргириадис слишком хорошо знал Белоянниса в лицо, чтобы опознать его лишь с помощью уличной афиши. Времени, проведенного им в Акронавплии, в одной камере с Никосом, было достаточно, чтобы хорошо к нему приглядеться. Ложь об анонимных посетителях нужна была следствию для того, чтобы не вынуждать Аргириадиса называть другие имена и не рисковать нарваться на новое несовпадение фактов. Но это было не единственной нелепостью в показаниях Аргириадиса. Себя самого он выдал за радиста группы, что вызвало недоумение уже на первых же судебных заседаниях. Мало того, что Аргириадис был практически неграмотен: он обнаружил полнейшее незнание азов радио-дела, и председатель военного трибунала полковник Симос решительно пресекал попытки защиты вынудить Аргириадиса приблизиться к передатчику и хотя бы в общих чертах показать свое умение пользоваться такой сложной техникой. Давая показания, Аргириадис вел себя как полуидиот: не понимал вопросов, напряженно вслушивался со страдальческой гримасой, отвечал невнятно, короткими, отрывочными фразами, как правило повторявшими содержание вопроса. Никос помнил его другим — хотя и молчаливым, но все же достаточно сообразительным человеком. По-видимому, Аргириадис сознательно прикидывался умственно неполноценным — из инстинкта самозащиты.