Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

— А, господин Загурас, — сказал он негромко. — Что, не спится? Заходите, гостем будете.

Помедлив немного, Мицос отпер дверь, вошел. Ночью по тюремным правилам этого делать не полагалось, но, черт побери, есть на свете вещи, не предусмотренные никакими правилами!

— Что у вас там? — спросил Белояннис, не поднимаясь.

— Пятый номер волнуется, — неохотно ответил Мицос и присел на край шаткого столика.

— Вы бы с ним поласковее, — с явственной насмешкой сказал Белояннис. — Как-никак товарищи по несчастью.

— Кто с кем? — хмуро спросил Мицос.

— Вы с ним, не я же.

Мицос подумал.

— Это как? — спросил он. И тут же понял. — Ох, Белояннис, никак ты не успокоишься. Одной ногой уж там, а все судишь, обвиняешь. И кто тебе дал такое право судить?

— Ты, — коротко ответил Белояннис.

— Что-то не припомню, — желчно сказал Мицос. — Когда же это дело случилось?

— Точный день назвать не могу, но где-то в первых числах декабря сорок четвертого. Когда ты сам себя в тюрьму засадил. Восьмой уж год свой срок отбываешь, без права обжалования, как трус и дезертир.

Мицос коротко посмеялся.

— Ну, если я свой срок отбываю, — сказал он, — то непонятно, что ты здесь делаешь. Я трус и дезертир, а ты свободный человек, как же мы оказались в одной камере?

— Я тебя не звал, ты сам пришел. Значит, есть какие-то просьбы или пожелания. Так я вас слушаю, господин Загурас. На что жалуетесь? На плохое обращение?

— Хорошо играешь словами, комиссар, — медленно сказал Мицос. — Видно, еще не натешился. Ну, я тебе подыгрывать не стану. У меня к тебе один только вопрос: жить хочешь?

— Хочу, Мицос, — тихо ответил Белояннис. — Больше, чем ты, хочу.

— Тогда слушай. Там приятели твои затевают что-то… встретить хотят тебя по дороге, скажем так. Я-то к этому отношения не имею, случайно впутался, но просили передать. Я понял так, что тебе не нравится, когда имена называют, — ну что ж, давай без имен. Что им передать от тебя? В двух словах.

— Можно даже в одном: отставить.

Мицос помолчал.

— И больше ничего?

— Этого вполне достаточно.

— А если они все-таки…

— Нет. Это приказ.

Снова пауза.

— Ладно, — буркнул Мицос. — Мое дело маленькое…

Он вышел из камеры, запер тяжелую дверь, наглухо закрыл смотровое окошко. В коридоре тускло горела слабая лампочка, от ее желтого света Мицоса снова замутило. И опять как-то все перевернулось в его голове, и стало казаться, что придут-таки за ним одним…

«Осужденный Загурас?»

«Так точно, господин офицер».

«Следуйте за мной, Загурас…»

И в машине с решетчатой задней стенкой его повезут на расстрел, теперь уже неминуемый…

*

Две недели назад, 16 марта 1952 года, Цукалас вызвал Белоянниса в адвокатскую комнату тюрьмы Каллитея в необычное время: во второй половине дня. В то время Совет помилования рассматривал их прошения, и первое, что пришло Никосу в голову, была мысль, что решение уже вынесено. Но Цукалас явился совсем с другими новостями.

— Что вы на это скажете? — спросил он, протягивая Никосу какое-то письмо.

Никос вопросительно взглянул на Цукаласа: была ли нужда его вызывать? Во время процесса и после него адвокат Белоянниса получал множество угрожающих писем, в которых ему советовали покончить с собой, не дожидаясь, пока он станет жертвой «народного возмущения», или же клятвенно обещали поймать его, завязать в мешок и перекинуть через болгарскую границу. В том, что Цукалас сам коммунист и одним миром мазан со своим подзащитным, авторы писем не сомневались: им даже в голову не приходило, что защищать «агента Коминформа» можно из чувства профессионального долга и элементарной человеческой порядочности.

— Читайте, читайте, — закивал головой Цукалас, — крайне любопытное для нас с вами предложение.

В письме было написано буквально следующее:

«Господин генеральный директор асфалии.

Руководителем подпольного аппарата КПГ являлся я, а не Белояннис. За эту свою деятельность я принимаю на себя всю ответственность.

Обещаю добровольно сдаться властям и предстать перед судом, если будет отменен смертный приговор моему другу и товарищу Никосу Белояннису.

Николаос Плумбидис»

Никос вложил письмо в конверт, пожал плечами и, не говоря ни слова, протянул его адвокату.

— Может быть, вы подозреваете, что это фальшивка? — спросил Цукалас. — Я лично уверен, что письмо подлинное. Написано оно очень энергично, кратко, обычно асфалия в таких трюках не знает меры. Кроме того, там подпись, которую нетрудно сверить, и отпечаток пальца — все сделано довольно предусмотрительно.

— В досье асфалии есть и ваши отпечатки пальцев, — насмешливо сказал Никос. — Хотите, они пришлют вам письмо, в котором вашим почерком и за вашей подписью излагаются ваши претензии на испанский трон?

— Они этого не сделают, — возразил Цукалас, — потому что я жив и, слава богу, пока еще нахожусь на свободе. Что помешает уважаемому Плумбидису опротестовать это письмо в левой печати?

— Если он жив и находится на свободе — ничто не помешает.

— Во всех иных случаях опровержение дадут его товарищи. Но мы-то с вами от этого ничего не потеряем.

— Простите, — нахмурился Никос, — я не совсем понимаю, что вы предлагаете сделать.