Улыбка Пеликена

Холод продолжал давить градусник и настроение людей. Всем хотелось пурги и отдыха от бодрого бега по улицам и замерзающих в любых рукавицах рук.

Глеб сидел в своем рабочем кабинете, читал протоколы и постановления обкома партии и ловил себя на мысли, что огромные потоки бумаг, приходящих сверху, скоро засыпят его с головы до ног. Он отчетливо понимал, что делает какую-то пустую работу, которая не добавит в магазины продуктов и не построит новых жилых домов.

– Лучше бы столько денег дали! – произнес он вслух, отбрасывая бумаги в сторону. – Вон, на улице, мороз уже месяц лютует. Солярка в машинах замерзает, зимники еле двигаются, снабжение поселков держится только на энтузиазме водителей!

Он поднялся и подошел к окну.

– А цемент! Какой вы мне цемент привезли!! Хорошо, строители вовремя разобрались и в работу его не пустили. О чем в Магадане думали, когда целый корабль Спасского цемента из Владивостока отправляли. Даже на мешках написано: использовать до минус тридцати градусов. Ну что за бесхозяйственность!

И вздохнул.

– Столько людей работало, завод на Украине, моряки, погрузки-разгрузки, и что теперь делать? А в следующую навигацию мне прикажут погрузить все обратно и отправить в Хабаровск, а там по железке в какой-нибудь Курск или Орел. Да вот только цемент перемерзнет весь, влаги с морозом наберет и в лучшем случае сгодится на строительство силосных ям или заборов! Да как же хочется топнуть ногой на это разгильдяйство и головотяпство! Поднять сейчас трубку и устроить скандал секретарю обкома, отвечающему за промышленность. Вот, только результата не будет, цемент уже у меня, а он спокойно мне скажет, что это в министерстве напутали. И получится, как в интермедии у Райкина «Кто пуговицы к костюму пришивал?..» и выйдет целая шеренга бодрых чиновников с веселыми и круглыми лицами.

Он махнул рукой и вернулся в кресло. Строительные площадки остановились, погода и цемент отняли у него возможность достроить два детских сада, три многоквартирника и кучу мелких объектов, планируемых к сдаче в этом году. Зато вместо помощи обком присылал важные, строгие бумаги с конкретными сроками исполнения и, вместе с надоевшими уже морозами, портил ему настроение простоями и пустой работой.

– Да, – сказал он, нажимая засветившуюся кнопку селектора.

– Глеб Михайлович, звонит ваша жена, можно вас соединить?

– Конечно, Валя, соединяй.

– Глеб, – голос Виктории был взволнован, – ты на работе? Сможешь срочно приехать в Шуркину школу?

– Что случилось?

– Ты только не волнуйся! Учительница не виновата, она еще молодая, не доглядела, а Шурка ты же знаешь – такая упрямая…

– Вика, что ты кругами ходишь! Спрашиваю, что случилось?

– Младшим классам после второго урока отменили школу, температура упала ниже тридцати. Мне позвонили, я приехала, а она, похоже, сама домой пошла, пешком.

– Еду!

Дорога от райкома до школы заняла всего несколько минут. Виктория стояла на крыльце и, как только подъехала машина, подбежала и села на переднее пассажирское место.

– Привет, дорогой! Ты сегодня сам рулишь, без водителя? – Она наклонилась и поцеловала его в щеку, аромат французских духов «Climate», смешанный с морозом, приятным шлейфом наполнил салон уазика.

Глеб улыбнулся, специально громко шмыгнул носом и произнес:

– Учительница, ваши запахи и свежесть щек соблазняют водителя и мешают управлять транспортным средством.

– Так что, мне выйти и идти домой пешком? – Глаза ее блестели, игривость, с которой она появилась в машине, читалась в мимике лица.

– Сиди уже, мамаша! Кокетничает она… А дочь где-то по морозу топает! Поехали.

Машина тронулась, снег под колесами захрустел, как капуста, когда ее давит и солит мужчина.

– Вот паршивка! Я уверена – учительница всем сказала сидеть и дожидаться родителей, а эта штучка сама себе голова, взяла одежду в гардеробе и пошла.

– Не понимаю – где в это время были взрослые, что никто не увидел, как ребенок один из школы выходит!

– Глеб, ты давай тихонечко и по главной улице. Она если ходит, то только по ней.

Поднимаясь по проспекту, они крутили головами во все стороны и, бывало, притормаживали, чтобы лучше рассмотреть прохожих, но преодолев расстояние в один километр, подъехали к своему дому так и не увидев дочери.

– Слушай, мне что-то тревожно, ты посиди пока в машине, а я сбегаю домой проверю. Но чувствую, нет ее там… – Сильно хлопнув дверью, Глеб бегом взлетел на третий этаж, заглянул в комнату, кухню, туалет и помчался вниз.

– Пусто! – выкрикнул он, подбегая к уазику. – Едем обратно, будем прочесывать дома вдоль улицы, она может зайти в подъезд, чтобы погреться.

Машина дернулась, заскрипев кулисой переключения передач, и помчалась обратно к школе.

– Так, – начал говорить Глеб, выходя из машины, – ты по левой стороне, я по правой. Тут много домов, которые стоят к дороге спиной, подъезды у них во внутреннем дворе, их пропускаем.

– Глеб, стой, подожди! Давай каждый раз, выходя из подъезда, махать друг другу рукой и знаками показывать, что идем дальше.

– Договорились!

И они побежали… Дома, лестничные пролеты и ступеньки замелькали у них перед глазами, как кадры кинопленки.

Виктория нашла ее первой. Он почувствовал это сразу – жены на улице не было. Глеб выждал небольшую паузу, перебежал дорогу и, распахнув дверь небольшого деревянного дома, шагнул в подъезд.

Между первым и вторым этажами, у батареи, прямо на полу сидели его принцессы и молча плакали. Шурка подняла на папу свои покрасневшие глаза и выставила вперед маленькие пальчики.

– Что?! – Глеб сел рядом с ними, взял в свои большие руки холодные ладошки дочери и стал согревать их дыханием.

Шурка хотела что-то сказать, но у нее ничего не получилось. Нижняя губка задрожала, глаза снова наполнились слезами, и она тяжело выдохнула.

Виктория обняла дочь, смахнула слезинку с ее шершавой от мороза щечки и зажмурила глаза – ее собственные слезы радости, обиды, сожаления и переживания просились наружу.

– Я… я… я… – стала говорить Шурка. – Я замерзла очень и зашла погреться.

Она всхлипнула, взгляд ее испуганного и замерзшего лица добавил слез матери, а ему – чувство непереносимой жалости за пережитые дочерью боль и страх.

– У… ме…ня, пальчики сильно замерзли, я… рукавички сняла и руки в батарею засунула, а они… как заболят! Прямо заплакала…

Глеб продолжал прерывисто дышать, едва сдерживая себя от давящих на горло слез. Виктория обняла Шурку еще сильнее, уткнувшись лицом в ее красную шапку с большим помпоном. Она плакала и не хотела, чтобы это было заметно.

Им не мешали, никто не заходил и никто не выходил из подъезда. Вскоре снег, занесенный на обуви, растаял, образовав маленькие лужи прямо у их ног. Глеб поправил выбившийся из-под шапки волос Виктории, поднялся и шутливо произнес:

– Ну, ничего себе, вы даете! Сколько слез пролили, посмотрите, что вокруг вас делается!

Шурка оглянулась на маму, опустила глаза на лужу и улыбнулась.

– Знаешь, папочка! – Она встала на ноги и посмотрела на Викторию. – Это, наверное, мама столько наделала!

– Я? – с удивлением в голосе произнесла Виктория.

– Шурка, а что ты имела в виду, когда сказала, что мама «это» наделала?

– Так, хулиганы, сейчас вы у меня договоритесь!

– О-о, пора делать ноги! – Глеб поднял дочь на руки и побежал вниз. Сзади, не отставая, с криками «сейчас догоню!» прыгала по ступенькам Виктория. Шурка, обхватив Глеба за шею, громко и задорно смеялась.

Добравшись до дома, они пили чай с малиновым вареньем, подтрунивали над Викторией по поводу лужи у батареи и хохотали без причины, продолжая бегать друг за другом по комнатам с криками радости и озорства.

Вечером, в виде исключения, они легли спать все вместе. Шурка, обнимая то папу, то маму, от счастья крутилась, не находя себе места, но вскоре усталость после дневных приключений взяла свое, и она уснула. Глеб отнес дочку в детскую кровать, накрыл одеялом, поцеловал в пухленькую щечку и вернулся к жене.

– Наплакалась сегодня? – произнес он шепотом, обнимая Викторию.

Она прижалась к нему, молча кивнула головой и тихо сказала:

– Спасибо ангелу-хранителю, не дал случиться беде…

– Вот! – сказал ангел. – Учись у жены, она правильно говорит, мне надо спасибо говорить! А ты чуть чего – сразу к Богу обращаешься.

Ночь опустилась на город, снег пошел сильнее, все уснули. Лужа в подъезде испарилась, унося с собой боль отмороженных детских рук, слезы и волнения родителей.