Улыбка Шакти

– Я не про мальчика, я про Гоголя, которого мы возили с собой по Индии как мальчика. Ну и вообще я представил себе эту историю как жизнь, которую мы могли описать куда как чудесно. Темненький индийский мальчик Гоголь в глубинке… Как его дразнят там и как он оттуда вглядывается в русского Гоголя… Это за кадром наших передвижений по Индии с филармоническим тарантасом, в котором Чичиков.

– Господи, ну как прекрасно, а я-то проморгала…

– И с Индией, которая снилась царю Николаю как девочка, как Пушкин. Открыл Адамов мост. Вот. Идешь, чуть не вписываясь в воздух, тебя овевающий, – немного от близорукости и немного от счастья. Как жаль, говоришь, что в Индии не был Гоголь. Присела на корточки, вполоборота к цветочнице, которая, казалось, росла из влажной юбки своего прилавка на голой горчичной обочине. Да, маленький древесный Гоголь с женским лицом, сидя на пыльной обочине, заплетал тебе эти жасминные нити. Как же звали ее? Белое имя, белое сари… Гоголь? Да, Бимбала Гоголь, как водяная лилия в черной воде. Пигалица, Мертвая Мысль, Таинственный Карла…

– Иногда мне кажется, что мы на совсем разных планетах. И на моей слишком много песку. Я тебе рада, когда тебя вижу, да. Как будто ничего не изменилось. Но это как сон, от которого всегда просыпаешься. Мне кажется, мы оба друг друга выдумали с ног до головы.

– У нас уйма свидетельств и улик.

– Ты разговариваешь с выдуманной мной, а я с выдуманным тобой, и от этого оптическая иллюзия. И у других тоже. У Таи, например. Уйма свидетельств и улик. Не бывает так многажды, не имеет права быть в этом мире. Я не знаю, как быть с нашим общением. Как прежде – не получается.

– А как быть с дыханием?

– Рашид сказал как-то, что у меня ум и сердце в противоположные стороны идут. Умом: я тебе не доверяю больше. А когда вижу – доверяю. Умом – все себе сто тысяч раз объяснила, простила, отпустила. А сердце обижено, как у малого ребенка. Иногда я думаю, что, если бы ты был с кем-то, наше общение бы отладилось. Но потом понимаю, что, если бы ты был с кем-то, тебе бы наше общение и не понадобилось. Тае я больше не отвечаю. И это не из-за ревности или чего там еще. Господи, ты хоть иногда вспоминаешь, что именно мы потеряли? Внутри у меня выжженная земля. Я все еще как-то пытаюсь себя подвязать, но оно как-то плохо подвязывается. Похоже, в этом мы друг другу не помощники.

– Когда мы с тобой разговариваем, в тебе все живет и дышит.

– Это какой-то странный эффект того света, что был раньше. Но это всего лишь отблеск. И знаешь, у тебя ведь гораздо больше источников света, это по фильмам видно твоим, по жизни.

– У меня тьмы не меньше, просто я преображаю ее, из последних. Но последних, надеюсь, хватит при упрямстве до конца.

– Это уже кое-что. Но, может, и я еще выберусь…

– Ну конец моей фразы из самонадеянных, ты ж понимаешь.

– И моя последняя тоже. Жаль только, что я всюду опоздала. Все, с кем бы мне хотелось, ушли… Как-то я промахнулась со временем.

– Все, с кем хотелось, это мы с тобой.

– А вот это и правда самонадеянно. Я тут пишу работу про Византию и вспоминала твой текст о Дионисии. Ты, пожалуйста, не сердись на все, что сгоряча. Я еще буду избытком учености и счастья, но сильно погодя.

– Я понял, ты ученая птица. Ты Симург. А я демиург. Теперь у нас немецкие фамилии.

– Мне сильно одиноко, Взро, несмотря на то что у меня так много родных и близких.

– «Может быть, тот лес – душа твоя,
может быть, тот лес – любовь моя,
или, может быть, когда умрем,
мы в тот лес направимся вдвоем».

#64. Племя Тодда