Улыбка зари

Естественно, врач не мог ей ничего ответить. Но, выйдя из его кабинета, она неожиданно подумала: удивляется ли роза, когда ее срывают в самом расцвете? Нет. Нет, и все тут.

«Нет, и все тут!» – яростно повторяла она, сбегая по мрачным больничным лестницам и мстя каждой ступеньке за проклятую силу тяжести, притягивавшую ее к земле.

Затем она вспомнила выражение, которое ей доводилось часто слышать: «Бороться с болезнью». Бороться? Тайный голос подсказывал ей, что дело вовсе не в борьбе, а в изменении жизни.

Потная и растрепанная, она бежала по улицам Парижа. Ей хотелось доказать своему телу, что горевший в ней огонь сильнее ее недуга. Прохожие расступались под натиском ее нетерпеливого стремления жить дальше, жить быстрее, дольше. Наконец она остановилась, задыхаясь, у своего дома. В лифте, взглянув на свое отражение в зеркале, громко сказала все, что думает, о тусклом освещении, разом состарившем ее. Вошла в квартиру и, прислонившись к входной двери, посмотрела на свое чистое и красивое жилище другими глазами. Глазами человека, который недавно осознал, что может умереть. Решительно прошагала в гостиную, разбросала уложенные в идеальном порядке диванные подушки, сбросила на пол журналы, зачем-то перенесла на кухню журнальный столик и напоследок завыла.

А потом вошла в комнату Перлы, взяла ее любимую мягкую игрушку, чтобы ощутить запах семилетней дочери, и прошептала «прости», утонувшее в рыданиях.

* * *

Перла вышла из школы и побежала к матери, крича «мама» с неизменно потрясавшей Камиллу лучезарной радостью. Дочь взахлеб рассказывала о своей учительнице, о том, что та рассердилась на Алину, о Жане, который ее разлюбил, о счастливице Паоле – счастливице, потому что та каждый день обедает дома. Камилла слушала ее и поражалась, что детскому голоску, щебечущему о главных событиях в школе, чудесным образом удается развеять все ее печали.

Малышка сорвала пробившийся сквозь асфальт цветок и протянула его матери.

– Мама, не ругай меня, этот цветок будет смотреться намного красивее у нас дома, чем на тротуаре. – Тон у нее был извиняющийся.

Камилла ответила, что цветку нет никакого дела до того места, где он растет, пока жив. При этих словах по ее щекам потекли тихие слезы, и Перла закричала:

– Только не плачь! Обещаю, что больше никогда не буду рвать цветы.

– Наоборот, рви их всегда, рви каждый день. Мы их посадим, включим музыку и будем им петь колыбельные по вечерам.

– И поливать шампанским.

– И угощать конфетами.

– Я смогу их воровать? – внезапно обрадовалась Перла.

– Да, но тайком.

Несмотря на словесный поток, который обрушила на нее дочь, Камилла слушала Перлу рассеянно, будучи не в силах заставить замолчать слова, крутившиеся в голове. Страшные слова, которые она собиралась тем же вечером сказать мужу. Затем – дочери, родителям, друзьям. О нет, она не сможет выдержать их сочувственный и испуганный взгляд. Подумав об этом, она дала себе обещание, что сообщит название болезни только Виктору, родителям и близкой подруге Лорине. Главное – не упоминать о болезни слишком часто, не рассказывать о ней, не придавать значения, которое сделает болезнь еще более живучей. Ей не хотелось, чтобы на нее смотрели через призму болезни.

Уложив дочь спать, Камилла пошла в ванную, чтобы приготовиться к приходу мужа. Прежде она никогда не смотрелась в зеркало перед его возвращением домой. Но сейчас ей было необходимо увидеть свое новое лицо. Когда они познакомились, Виктор называл ее «моя искра».

– Искра, говоришь, – бросила она зеркалу.

Она не стала причесывать свои короткие волосы, вечно спадавшие на лоб. В тот вечер прядки были послушнее, чем обычно, будто решили не играть с ветром. Темно-карие глаза, казалось, с тревогой вглядывались в неизвестность. «Что там, в этой неизвестности? Смерть? – подумала она. – Или что-то еще, другое?»

Легким движением руки Камилла нанесла крем на щеки, чтобы выровнять тон кожи. Ей всегда нравился этот жест, похожий на ласковое прикосновение, – капелька нежности к самой себе. Накрасив глаза, с помощью румян освежила цвет лица, и оно стало казаться загоревшим под лучами незаходящего солнца. Затем подчеркнула ярко-красной помадой чересчур тонкие губы. И, наконец, надела на голое тело джемпер из кашемира, чтобы шерсть ласкала кожу. Чтобы тело, которое отвергало ее, продолжало существовать.

Она уже и сама не знала, для кого прихорашивалась – для мужа или для себя. Возможно, ей просто хотелось оставаться красивой перед лицом прикоснувшейся к ней смерти. В этот момент Камилла вспомнила о своей тетке, которая накануне кончины, нарядившись в кружевную ночную сорочку, пригласила к себе в больницу маникюршу. Вспомнила и поклялась, что будет ухаживать за собой каждое мгновение жизни, что не позволит себе распуститься, и свой последний час тоже встретит красивой.

Она довольно регулярно напоминала себе об этом обещании, но безрезультатно: ее волосы, пока не вылезли, не знали укладок, джемперы растягивались, а обувь быстро приходила в негодность. Казалось, что все, что соприкасалось с ней, взбунтовалось. Кроме ее мужа.

* * *