Улыбнись, малышка

Майлс раскрыл дневник, вооружился лупой и начал читать, постоянно вставляя свои смешные, ироничные, а порой и скептические комментарии. Наверное, нехорошо было так бессовестно глумиться над воспоминаниями прабабки, но, честно признаюсь, я даже смеялась. В тот момент Майлс напоминал мне Лесли: мой друг, чтобы развеселить меня, частенько прибегал к шуткам, и я хоть и ворчала, но все-таки смеялась, думая о том, что на свете больше нет мужчины, способного исправить даже самое скверное мое настроение.

Я ошибалась — такой мужчина нашелся. Но, увы, им оказался мой кузен. Как часто в последнее время я задумывалась о нашем родстве и о том, что было бы, если бы его не существовало. Я подозревала, что те же мысли посещали и Майлса, но мы никогда не осмеливались говорить об этом.

Фантазия — эта великолепная порхающая фея — хороша лишь тогда, когда события, которые заводят человека в ее волшебные края, не могут перевернуть его жизнь с ног на голову. В противном случае эта легкокрылая фея превращается в злейшего врага рассудка — бесплотную мечту, предавшись которой, человек забывает о реальности, а когда сталкивается с ее острыми шипами, чувствует невыносимую боль.

Я сознавала, что эта боль неизбежна. Особенно остро я чувствовала это, когда украдкой разглядывала красивое лицо моего кузена. Увы, я знала, что уже недолго осталось мне любоваться его лучисто-серыми глазами, губами, изогнутыми в небрежной — а порой и нежной — улыбке, и чистым высоким лбом, на который падали непокорные пряди пепельных волос.

Он закончит книгу, размышляла я, получит — а я искренне надеялась, что так и будет, — наследство, уедет из Рочестера и навсегда позабудет о тех глупостях, которые пьянили его голову и голову его кузины сильнее горячего сидра, сваренного адамсовскими фермерами. А мне останется лишь горький мед воспоминаний, которыми — я очень надеялась — мне не придется жить, как прабабушке Элайзе.

Размышляя о Майлсе, я перестала слушать то, что он мне зачитывал. И сделала это совершенно напрасно, потому что очень скоро он торжествующе выкрикнул:

— Нет, все-таки ты была права!

— Что? — поинтересовалась я, вынырнув из вязкого болота своих мыслей.

— Ты что, не слушала?!

— Я задумалась и пропустила несколько последних строчек, — повинилась я перед кузеном.

— А я-то понадеялся на твою светлую голову. Вот он, наш П.К. собственной персоной. Слушай теперь внимательно. Майлс начал читать: — Это невозможно, немыслимо, нев… нес… Черт побери, если бы я был ее учителем, то, клянусь, заставил бы ее переписывать «Американскую трагедию» до тех пор, пока ее почерк не стал бы идеальным! Это невозможно, немыслимо, невероятно, но он жив! Он все-таки жив!Я вил… ах видела… Я видела его так жеям… а , ясно, как в своихвспом… вом… воспоминаниях… Черт возьми! Мой П.К. жив! Мойедет… едит… единственныйвозли… возлюбленный, надо полагать, жив и приехал, чтобыунести … увезти, забрать меня с собой! Он приехал в Адамстайном… тайком, его никто еще не видел. Я… треплю… треклю… а, конечно же трепещу, ну как же я не понял?! Я трепещу при мысли, что он может встретиться с Родериком.Слама… Слава богу, пока мнеудавилось… Черт!.. улыбнулось… ага, удалось… отворить… отравить?! отговорить его от этой затеи. Слава богу, пока мне удалось отговорить его от этой затеи. П.К. дал мне время подумать, собраться с мыслями. Я должна… смешить?! грешить?! ах решить, как буду говоритьс… мучиной… наверное, с мужчиной, с которымпрочила… прожила столько лет без любви. Я должна поговорить с мужчиной, с которым прожила столько лет без любви… Уф… — От напряжения лоб Майлса покрылся капельками пота, он отер их рукавом рубашки и посмотрел на меня. — Ну как тебе все это? А наш Толстяк божился, что экспертиза не ошибается! И на старуху бывает проруха…

— Нужно читать дальше, — убежденно заявила я. — У этой истории должен быть финал, и мы до него доберемся. Хочешь, я тебя сменю, Майлс?

— Нет, — упрямо покачал головой он. — Я обещал, что ты не будешь сегодня мучить свои зеленые глаза, и сдержу обещание.

Чтение продолжилось. Не буду воспроизводить эти муки, в которых мой дорогой благородный кузен, можно сказать, рожал перевод прабабкиного творения, ограничусь лишь кратким пересказом.