Ум тронулся, господа! Аномалии мозга глазами нейробиолога

Ответы на эти вопросы заставляют нас вернуться к тому, что философы, ученые и специалисты по общественным наукам считают личностью. Кто-то уверен, что личность – это, в своем основании, повествовательный конструкт. Действительно, одна из ключевых особенностей личности – нарратив, повествование. То есть история или истории, которые мы рассказываем другим и, конечно же, самим себе, о том, кто мы есть. Эти истории зависят от вспоминания и воображения. «Индивиды составляют частные и личные истории, связывая различные события своих жизней в единые и понятные целые. Это истории о личности. Они – основа самоидентификации и самопонимания и отвечают на вопрос «кто я?», – писал психолог Дональд Полкингхорн.

Несложно принять то, что наши различные нарративы – это часть личности, но состоит ли личность исключительно из нарративов, или у нее есть иные аспекты, существующие до формирования нарративов? Некоторые философы настаивают, что нарративы составляют личность во всей ее полноте, – и когда нарратив исчезает, не остается ничего. Для них «личность – это ничего более созвездия переплетенных нарративов, возникающая сущность, которая постепенно разворачивается из историй (и, таким образом, формируется ими), которые мы рассказываем и рассказывали о себе».

Такой взгляд на нарратив-как-самость даже помещает когнитивный акт конструирования нарративов в сердце самобытия. Однако переживания людей, страдающих болезнью Альцгеймера, ставят как минимум два препятствия подобному взгляду на личность.

Первое – это идея о том, что познание и его роль в создании нарративов занимают центральное место в личности. Пиа Контос из университета Торонто наблюдала людей с деменцией более десяти лет и считает такой взгляд неверным. Она сказала мне: «Есть что-то в том, что мы есть, что существует отдельно и независимо от познания».

Она понимает, что это утверждение противоречиво. «В таком аспекте подвергается сомнению все западное представление о самости, поскольку основа [нашего понимания самости] – это рациональность, независимость и контроль. Это, скажем так, идет [от Декарта], от разделения между разумом и телом. Но это не просто разделение тела и разума, а весьма определенный взгляд на дуализм, в котором тело оттесняется в ничто. Тело здесь – просто пустая оболочка и абсолютно все, что касается самоощущения, чувства контроля, преднамеренности, – относится к разуму». Контос хочет ввести тело в дискурс самости, контроля и даже памяти.

Таким образом, даже если бы мы рассматривали самость как нарратив, этот нарратив не относился бы целиком к сфере познания – у тела здесь тоже есть право голоса.

Кроме того, болезнь Альцгеймера отвергает нарративоцентричный взгляд на личность и иным образом. Возникают трудности и у тех, кто утверждает, что наилучшим образом личность понимается как не только состоящая из нарративов, но и как составляемая ими, и что нет ничего, кроме собственно нарративов. Хотя заболевание и делает человека неспособным иметь и рассказать связную историю, нет ясного понимания того, что остается после того, как эта история распадается. «Никоим образом не очевидно, что… какой-либо оставшийся опыт – лишь анонимный и не имеющий принадлежности эпизод, в котором “субъект” более не чувствует боли или неудобства как собственных», – пишет философ Дан Захави. Понимание того, что остается после исчезновения нарративной личности, может нам указать на внутримозговые процессы, которые порождают личность.

Захави, например, настаивает на том, что личность, до того, как она становится нарративной, должна быть чем-то минимальным, чем-то способным быть субъектом опыта в любой отрезок времени.

Итак, несмотря на неумолимую деградацию, болезнь Альцгеймера позволяет нам исследовать личность с более глубокой и тонкой точки зрения. Проявляющаяся картина личности расскажет нам, каково быть человеком с конечной стадией Альцгеймера, и повлияет на наше отношение к таким людям.

* * *

Примерно в то же время, когда у отца Клэр диагностировали Альцгеймера, он отправился в местный полицейский участок – в маленьком городке в часе езды к северу от Сакраменто, Калифорния – и вручил полицейским свое ружье. «Я избавился от пушки, потому что боюсь, что решу ей воспользоваться», – объяснил он Клэр. Вскоре после этого родители Клэр продали ферму и переехали в дом поменьше. Ферма стала слишком тяжким бременем для них.