Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу

Кстати, об уколах. Вряд ли полковнику поможет обычная сыворотка против бешенства. Ее надо приправить хорошенько заговоренным настоем чертоголова в смеси с «песьей микстурой». А мне никакой укол не нужен. И-чу не нуждаются в сыворотке от бешенства, как и в других сыворотках, вакцинах и противоядиях. У потомственных и-чу и у половины полукровок — врожденный иммунитет ко множеству болезней. И мне показалось, старик уже понял, что колоть меня в подбрюшье нет нужды. Зачем-то я ему понадобился — вот он и сочинил подходящий предлог. А я, в свою очередь, не смог отказаться от приглашения — захотелось посмотреть на его обиталище.

Старик шел быстрым шагом. У него была не по возрасту прямая спина. Точнее сказать, у него была выправка. Породистого старика в растерзанной одежде люди провожали удивленными взглядами. Повстречавшийся нам городовой выпучил глаза, вытянулся и отдал честь, когда он проходил мимо. Вот так так…

Особняк размещался на южном, пологом, склоне безымянного холма, выпершего из мать-сыра земли посреди Кедрина. В городе называют его просто Холм. Здесь издавна селилась имперская знать, высланная за провинности из столицы. А подлинный центр с Думой, комендатурой и банком находится на краю города — в районе набережной и под стенами старой крепости, давшей начало Кедрину.

Некогда роскошный особняк, выстроенный в стиле городской помещичьей усадьбы начала прошлого века, ныне представлял собой жалкое зрелище: обвалившиеся куски штукатурки, почерневшие от копоти колонны, ржавая крыша, донельзя запущенный сад. И при этом было в нем нечто романтическое: увитая ядовитым плющом боковая стена, позеленевшие от времени мортиры у парадного входа, заменявшие традиционных гранитных львов, балюстрада вдоль затянутого ряской пруда, ажурная беседка в зарослях сирени.

Старика на потрескавшихся ступенях парадной лестницы встретил старый слуга в потертой кожаной тужурке — седой пух на голове будто пылью присыпан. Наверняка служили вместе. Этакий пожизненный денщик, не раз спасавший своего любимого барина и сам не раз им спасенный.

— Вашродие! Разрешите доложить?

— Валяй.

— Пришло письмо от губернатора.

— Чего он хочет?

— Прощения просит. — В голосе слуги не звучало ни нотки удивления. (А у меня глаза на лоб полезли.) — Так и пишет: «Милостивый государь! Прошу прощения за назойливость, однако дело не терпит отлагательства…» — начал было он цитировать по памяти. И тут только разглядел, в каком виде пребывает его хозяин. — Батюшки-светы! Алексей Петрович! — всплеснул руками. — Где же вас угораздило?!

— На Малой Блинной, — буркнул тот.

— Опять с хулиганами дрались… Ну сущий мальчишка! Вот и ваш покойный батюшка… Как сейчас помню…

— У нас гость! Не видишь? — прервал хозяин его кудахтанье. — Принеси смену белья в кабинет и нагрей воды…

— Слушаюсь, вашродие! — Слуга с удивительной прытью понесся исполнять приказ.

— Стареет Кузьмин… — Хозяин печально вздохнул. — Ну, милости прошу в мои хоромы… — Губы его тронула улыбка, легкая — легче ангельского дыхания.

Стариковские хоромы были «логовом льва зимой». Здесь царило ни с чем не сравнимое истинно аристократическое запустение. Правда, в нескольких комнатах его сменял строгий армейский порядок. Как видно, хозяин был един в двух лицах: израненный отставник, прошедший и огонь и воду, и опальная персона ультраголубых кровей.

Он провел меня сквозь анфиладу обитаемых и заброшенных комнат в свой кабинет, усадил в старинное, все еще мягкое, хотя и сильно вытертое кресло, сам уселся напротив и принялся сооружать огромную цигарку. Насыпал на обрывок газетного листа горсть отборного ямайского табака, испускавшего недурственный — даже для меня, некурящего, — аромат, потом начал как-то особенно его сворачивать. Я молчал, ожидая, что будет дальше.

В кабинете был пяток застекленных шкафов с книгами, обтянутый кожей диванчик и письменный стол из мореного дуба. На столе царствовали письменный прибор из яшмы с бронзой (тигр, валящий лося) и бронзовая лампа, инкрустированная пластинами слоновой кости, — наверняка с Востока. Ее зеленый абажур из синского шелка, как видно, пережил на своем веку не одну бурю и был заштопан в дюжине мест.

На стенах висели золотое георгиевское оружие, пробитая пулей кираса и шлем с серебряным орлом вместо плюмажа, два перекрещенных маузера с синскими иероглифами на рукоятках и множество пожелтевших фотографий в рамках. Группы офицеров — на фоне орудий, крепостных стен, развернутых знамен, на конях, на броне… И среди прочих непременно он — молодой красавец, отчаянный рубака, отец-командир… Судя по снимкам, хозяин участвовал во всех войнах, которые вела Империя за последние полвека. И которые не вела — тоже.