Умереть молодым

Собираюсь ответить Виктору, что лучше всего купить все какие есть горчицы, все «чатни»,[9] все маринады и пряности, лишь бы это доставило ему удовольствие, но останавливаюсь на полуслове, завидев неподалеку мужчину с такими же волосами, как у Гордона. Он стоит у стойки с винами, примерно в семи футах к северу от помощника продавца с баночками «чили». Мужчина берет в руки бутылку, изучает этикетку и ставит ее обратно, берет взамен другую.

– Хилари, с тобой все в порядке? – спрашивает Виктор.

– Да, – отвечаю ему. Мужчина поворачивает голову, и я узнаю четко очерченный профиль Гордона, его удлиненный, слегка вздернутый на кончике нос, его выразительный рот. На Гордоне серое пальто с широким воротником, который свободно облегает шею. В этом пальто он кажется еще выше и еще красивее, оно удивительно гармонирует с классическими чертами его лица. – Пойдем в мясной отдел, – тяну я за рукав Виктора, а сама лихорадочно соображаю, что если Гордон собирается покупать вино, ему может прийти в голову купить также какие-нибудь деликатесы, тогда мы с Виктором окажемся как раз на его пути.

– А как же пате? – спрашивает Виктор, – нарезанные перчики, пепперончини?

– Я даже толком не понимаю, о чем ты говоришь.

Беру Виктора под руку и качу тележку в глубь магазина.

– Никакого удовольствия, Хилари, покупать наспех такие вкусные вещи. Прекрасно знаешь, как я люблю бакалейные отделы. Уж такое невинное удовольствие могла бы мне позволить. И не притворяйся, что не знаешь, что такое пепперончини! – Виктор разворачивает меня лицом к себе, укоризненно смотрит на меня и, как раскапризничавшийся ребенок, трясет за руку. – Хилари? – произносит он с вопросительной интонацией.

Осторожно выглядываю из-за плеча Виктора, чтобы посмотреть на Гордона, а тот не сводит с меня своего беспокойного взгляда, крепко сжимая в руке бутылку «бордо». «Почему ты прячешься?» – читаю в его взгляде немой вопрос, обращенный ко мне. Затем он отворачивается. Берет с полки вторую бутылку и удаляется от нас.

Возле кассы выставляю на конвейер наши покупки из бакалейного отдела. Баночка горчицы на самом дне тележки. Страх, который я испытала перед полками с горчицей, можно забыть; множество прилавков отделяют нас от того опасного места, – но я все еще нервничаю, как человек, который чуть не попал под машину, и теперь с трудом приходит в себя; или как водитель, который с превышением скорости промчался мимо полицейского, а тот почему-то не остановил его и не потребовал штрафа.

Вроде бы я не сделала ничего плохого, но меня могли арестовать; вроде бы я не преступница, но могла пойти по плохой дорожке.

Сосредотачиваю все внимание на своих покупках, расставляю на конвейере и одновременно подсчитываю в уме их стоимость: йогурт – 1.69, шампунь – 2.15, мороженые бобы – 85 центов, помидоры – 89 центов за фунт…

– Дай-ка подумать, почему ты не захотела купить пряности и оливки. Так в чем же дело… – говорит Виктор с таким видом, будто решает серьезную задачу. Проводит рукой по лицу, – сразу видно, что тяжкие размышления причиняют ему боль. – Знаю! – восклицает он, наконец разобравшись, в чем дело. – Ты выросла в очень бедной семье, пряности и оливки напоминают тебе о нищем детстве. Не хочешь ли в очередной раз заставить мое сердце сочиться кровью от боли?

– Виктор!.. – выгружаю из тележки галлон мороженого, баночку «чили», алюминиевую фольгу.

– Не «Виктар», а «Виктор», – поправляет он мое произношение. – Повтори «эр», «эр», – как будто мотор работает.

– Прекрати, – прошу я.

Виктор встает поближе к тележке, наблюдая за мной так внимательно, будто на шахматном турнире следит за розыгрышем решающей партии. Почти физически ощущаю, что готовится очередная порция упреков и язвительных замечаний. Кладу коробку сырных вафель между мылом для мытья посуды и пирожными и жду комментария. Виктор, полуотвернувшись, искоса наблюдает, как я раскладываю коробки, банки и упакованные в пластик колбасы. Интересно, что еще в моей внешности или покупках попадет под огонь его критики.

Так за что теперь я получу по шее: за то, что у меня не завязаны шнурки на ботинках, или за то, что я бессердечная и бесчувственная, или за то, что слишком эмоциональная? Виктор просто виртуозно находит во мне недостатки. Мне прямо-таки льстит, что он так долго медлит, колеблется, выбирает, чем бы побольнее меня задеть.

– По-моему, на дно надо класть то, что тяжелее: отбеливатель, эти банки с супами и молоко, – произносит наконец Виктор. – А то яйца и помидоры превратятся в кашу.

Не в силах сдержаться, я начинаю хохотать.

– Давай, Хилари, веселись, тебе же удовольствие доставляет делать мне все назло, правда?

– Ой, Виктор, дай передохнуть, – прошу я.

– Тебе же очень нравится, если я нервничаю, верно? – продолжает он.

– Сам начал, – возражаю я, хотя совсем не уверена, что права.