Умереть на рассвете

— Да кто бы спорил, — покладисто сказал Николаев. — Я что, разве против? Я же б со всем удовольствием. Тока косо как-то все выходит. Вот, Леха… Алексей Николаич, ты мне скажи, ежели по старым чинам-званиям судить, ты кто будешь — полковник? Или статский советник?

— Ну, как сказать, — вздохнул Курманов. — Мне тут один делопроизводитель из бывших чиновников говорил, что, по старым меркам, чин у меня вроде полицмейстера, а то и выше. Раньше полицмейстер только полицией заведовал. А у меня еще и тюрьмы. Стало быть, должность на тайного советника тянет.

— По армейским чинам целый генерал-майор, ваше превосходительство, — прикинул Иван, вспоминая уроки в учебной команде, когда новобранцев учили титуловать без запинки всех августейших особ и разбираться в хитрости Табеля о рангах.

— Ты чего? — запоздало удивился Алексей вопросу. — Кой черт разница — полковник я, генерал?

— Так все о том же… — задумчиво протянул Иван. — Вроде власть большую имеешь, а справедливости нету даже при честных генералах.

— Будет Иван Афиногеныч справедливость, будет, — с убеждением сказал Курманов. — Ну, не все сразу. Война еще только-только закончилась, не привыкли мы, что можно по-другому-то решать, не с револьверами!

— Эх, Лешка, ну ты как дате малое, хоть и генерал.

— Послать бы, Иван Афиногеныч, это генеральство, куда подальше, — сказал вдруг Алексей.

— Чего это вдруг? — удивился Николаев. — Туг у тебя власть, жизни да судьбы в руках держишь. А, — вспомнил, — ты же учиться хочешь.

— И это тоже, — кивнул друг. — Главное, надоело мне эти самые жизни в руках держать. Мне другое нужно. Я же в Гражданскую в кавбригаде служил ("Угадал!" — подумал Иван), как вспомню, сколько мы в Польше коней под пулеметами потеряли, так с сердцем худо. Когда от Варшавы уходили, по обеим сторонам дороги конские трупы лежали. Людей, кого сумели, в землю закапывали. А лошади-то в чем виноваты? Сломает коняга ногу, ржет. Тоненько так, словно ребенок плачет…

— Эх, Алексей, — в который раз покачал головой Иван, старательно затаптывая окурок. — Дай-тο бог, чтобы у тебя все ладно было. Ну, если ты меня арестовывать не будешь — пойду я.

— А куда пойдешь-то? — забеспокоился Алексей. — Может, сейчас в милицию пойдешь, явку с повинной оформим? Я вместе с тобой схожу, присмотрю, чтобы сразу не пристрелили.

— А что потом? Нет, Лешка, пули я не боюсь. Когда с белыми воевали, не побоялся бы к стенке стать за Советскую власть! А так, от своих же, как контру. Не хочу!

— А как по-другому? — тихо спросил Курманов. — Ты ж, по-любому, от своих пулю получишь. Так-то хоть какая-то надежда есть.

Последнюю фразу Алексей произнес неуверенно, словно сам сомневался: а есть ли надежда? Но как "красный" полицмейстер лучше Николаева понимал, что надежды-тο нет. Вытащив из-за пазухи сверток, Иван протянул его старому, теперь уже бывшему другу:

— Медали тут мои, крест Георгиевский. Не хочу, чтобы в чужие руки попали. Может, на память обо мне сохранишь. — С нарочитой веселостью добавил: — Или в могилку положишь, ежели могилка у меня будет. Может, амнистия мне от власти будет как бывшему красному командиру. Тогда и вернешь.

— Может, — глухо обронил Курманов, пряча награды в потайной карман. — Все может быть.

— Ну, прощай. Руку-тο на прощание дашь?

— Я же говорю, дуракам лечиться надо, — провел Курманов по щеке, стряхивая непрошеную слезу, обнимая старого друга. — Может, свидимся еще. Я всю милицию в Улому отправил — там какие-то Бекешкины объявилась. Пусть тебя одни чекисты ловят, а они без нас и курицу не поймают. А больше, прости, ничего для тебя сделать не смогу. Сразу поезжай, без прощаний. В Москву, в Питер, на Урал куца. Подожди-ка…

Алексей начал копаться в карманах, вытащил на свет божий пачку скомканных совзнаков, сунул их в руку Николаева.

— Не хрен тут сколько, но все лучше, чем ничего. Бери, не кочевряжься.

Иван кочевряжиться не стал. Понимал, что дает ему друг от души.

— Спасибо, Алексей.

— И вины за тобой нет, а кругом виноватый. Уедешь куда подальше, никто тебя ловить не станет. Обвинения за тобой нет, в розыск подавать не будут. А чекистов этих ушлют куда-нить подальше, чтобы глаза не мозолили, ты и вернешься. По осени, глядишь, амнистия выйдет. Верно же ты сказал, для красных командиров.

Курманов оживился прямо на глазах. И впрямь, Афиногеныч-то никого не убил, против власти не выступал.

— Спасибо! — еще раз искренне поблагодарил Иван, вставая с места и оправляя складки шинели, загоняя назад, под ремень. — Ну, ладно, Алексей Николаевич, прощевай. Как там, в песне-тο? Из села мы трое вышли, трое первых на селе…

— И остались в Перемышле, двое гнить в сырой земле…

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Алексей Николаевич Курманов (1891–1934)