Умереть от любви, или Пианино для господина Ш.

– Это теперь моя квартира. Я купила ее. Сначала она, да, была государственной и все такое прочее… Но у меня была еще одна квартира, на Набережной, и ничуть не хуже этой. Вот тогда-то я и поменяла ту, что на Набережной, на эту. А вот здесь жил мой покойный муж. Он умер, оставив мне ее. И таким образом у меня получилось две квартиры на одной лестничной клетке. Знаете, очень удобно.

– И вы купили ее сразу после смерти ее бывших хозяев?

– Не купила, повторяю вам, а обменяла.

– Но с кем же вы менялись? Если хозяева погибли.

– Да здесь уже на следующий день появилась какая-то дама из исполкома и заявила мне, что это теперь ее квартира. Ну я возьми и предложи ей квартиру на Набережной. Там и лоджия большая, с чугунными решетками, и комнатка для прислуги имеется, да и трубы там только что заменили. Вот мы с этой самой, не помню уж теперь фамилию-то, женщиной и поменялись. Но я так думаю, что ей просто страшно было жить там, – Наталия Петровна махнула костлявой рукой в сторону жуковской квартиры, – все-таки такое несчастье.

– А вы-то сами были знакомы с ними?

– Конечно. Они у меня иногда стулья брали, когда к ним гости приходили. Знаете, симпатичные были люди, скажу я вам. Но я удивилась, когда узнала, что Леночка собирается на море с малышкой на руках. Я-то сама, конечно, и ездила, и летала с Лизкой на руках, ничего не боялась. Но ей все-таки сказала: «Будь осторожней». Так и сказала. Но она не послушала.

– А вещи… Вещи Жуковых… где?

– А они так в целости и сохранности и остались. Может, конечно, та женщина, что собиралась там жить, что-то и взяла, но на вид она такая интеллигентная, навряд ли украла. Я все ждала, что приедут родственники, а никто не приехал. Хотя приходил Родионов, Сережа… Я его тоже знаю, еще по консерватории, но он тоже ничего не взял. Сказал, что не может даже находиться там, где не стало Леночки. Он очень любил ее. Она же такая красавица была, пела. У них пианино стояло. Может, эта женщина его и вывезла? Я бы услышала, но мне пришлось неделю жить на даче, а потом вот как раз и объявилась эта дама. Но инструмент был старый, очень старый, и его почти невозможно было настроить.

– Наталия Петровна, вы ничего не слышали о Родионове?

– Слышала. Как же: он стал министром культуры. Достойный человек, скажу я вам. У него было, знаете, повышенное чувство ответственности, что ли. Мне рассказывали о нем только самое хорошее.

– С ним случилось несчастье. Он погиб.

– Да вы что! Ну и семейка! Просто наваждение какое-то. И что же с ним случилось?

– Его убили, а я занимаюсь расследованием. Если угодно, могу показать документ.

– Нет-нет, что вы, милочка, вы такая чудесная, я вам верю. Вы, очевидно, хотите меня о чем-нибудь расспросить, а я тут заболталась. Знаете, у меня вот здесь болит. Я понимаю, об этом не принято говорить вслух, но какой-то идиот вставил мне такой протез, что, была бы у меня палка, непременно бы поколотила его. Поэтому, с вашего позволения, я его выну, вот так. – Она ловким движением вынула вставную челюсть и положила на стол, прикрыв салфеткой, а сама же стала до такой степени уморительной, что Наталия едва удержалась, чтобы не расхохотаться. – Ну вот, теперь и поговорить можно, – прошепелявила Наталия Петровна и, состроив серьезную мину, приготовилась слушать.

– Что вы можете сказать об этой семье?

– Я же говорила, симпатичные люди. Молодые, красивые. Хотя Валентин Сергеевич был, конечно, постарше. Лет на десять, наверное. Понимаете, прошло столько времени, но я как сейчас помню Леночку. Она всегда очень хорошо одевалась, следила за собой, у нее были густые светлые волосы, а какая фигурка! Даже беременность ее не испортила. Со спины невозможно было определить, с животом она или без.

– Если я вам сейчас покажу фотографию, вы сможете ее узнать?

– А почему бы и нет? Вот только очки надену.

Бланш долго рассматривала снимок, где Елена была в обществе двух мужчин.