Умереть в Париже. Избранные произведения

Натянув на голову одеяло и с трудом сдерживая рыдания, я слушала мужа, почти не разбирая слов, но жадно вбирая в себя его интонации, его голос. Он мог говорить какие угодно слова, для меня имели значение только искренняя любовь и печаль, звучащие в его голосе и наполняющие теплом мою душу. Он любит меня, а большего мне не надо. У меня вдруг стало легко на сердце — точно такую же лёгкость я ощущала в детстве, после того как, вдоволь накапризничавшись и наплакавшись, наконец успокаивалась. Поднявшись, я готова была обратиться к нему со словами любви, которой он так заслуживал, но смутилась и сказала только:

— Теперь я буду много есть мяса и быстро выздоровею.

Я и в самом деле пребывала в полной уверенности, что даже если у меня и есть какое-то лёгочное заболевание, оно вряд ли так уж опасно, и, выполняя хотя бы некоторые из многочисленных рекомендаций Миямуры, к примеру хорошо питаясь, я смогу родить благополучно…

А дальше, дальше Миямура целыми днями только и делал, что заботился о моём здоровье. Я ежедневно измеряла температуру, правильно питалась, достаточно двигалась, но и этого ему было мало, он внимательно следил за тем, чтобы в комнате был свежий воздух, требовал, чтобы днём и вечером окно держали открытым, и не закрывал его даже тогда, когда мы ложились спать. Сейчас-то я понимаю, что он старался дома создать мне санаторные условия, но тогда мне его заботы казались излишними, я считала, что, как любой врач, он просто перестраховывается, и хотя я, конечно, была искренне благодарна ему, необходимость выполнять все его предписания иногда казалась мне обременительной. Каждое утро он водил меня на прогулку, по тихой сонной улочке мы доходили до станции метро "Порт д'Отей", оттуда он ехал в институт, а я пешком возвращалась домой, гуляя, таким образом, около часа, во второй же половине дня я никуда не выходила и, согласно его указаниям, лежала в постели. Теперь-то я с удовольствием вспоминаю эти обязательные ежедневные прогулки. Очень часто окрестности были окутаны густым, как в горах, туманом, жёлтые листья каштанов низко нависали над головой, и временами какой-то из них, намокнув, с невнятным шорохом падал на землю. Иногда сквозь туман проглядывало голубое небо и пробивалось слабое солнце, тогда я старалась идти по солнечной стороне, чтобы накопить в себе побольше солнечной энергии. Миямура был неизменно заботлив и следил, чтобы я гуляла каждый день, иногда мне не хотелось выходить из дома, и тогда он уговаривал меня, как ребёнка. Боюсь, что ему и самому не очень хотелось гулять, с большим удовольствием он занялся бы экспериментами, но он приносил себя в жертву моему здоровью и никогда не жаловался. Бывали дни, когда он приходил с работы пораньше, потому что слишком беспокоился о моём состоянии. Скоро я забыла о своих подозрениях относительно Марико Аоки, я чувствовала, что муж любит меня, и, видя, сколько я ему доставляю хлопот, много раз думала: "Может быть, мне действительно лучше было последовать советам врачей и прервать беременность? Ведь я должна доверять любящему меня мужу и слушаться его".

Но всякий раз, когда я так думала, я вспоминала о тебе, моя девочка. Может, кому-то это покажется странным, но я ощущала тебя, пока ещё никому не видную, вполне независимым существом.

Однажды ночью, когда я по слабости своей предавалась подобным сомнениям, ты, как будто в наказание, сильно ударила меня ножкой в живот, от неожиданности я села на кровати и, почувствовав вдруг необыкновенную нежность, обхватила живот обеими руками, словно обнимая тебя. Лежащий рядом Миямура, перепугавшись, стал приставать ко мне с расспросами: "Что с тобой? У тебя что-нибудь болит?", а из моих глаз, как ни стыдно мне было, потоком хлынули слёзы. Счастливые слёзы, в которых раскаяние мешалось с радостью…