Умереть в Париже. Избранные произведения

"Если человек сосредоточит на достижении цели все свои силы, всю волю и все надежды, он добьётся всего, чего захочет". Я вычитала эту фразу несколько дней назад в одной книге. Доктор Н. в конце концов разрешил мне рожать, и в основном потому, что я очень сильно хотела этого, потому, что это было главным смыслом моего существования. Моя настойчивость произвела на него впечатление, и он ограничился предупреждением, что после родов ради моего собственного здоровья и ради здоровья ребёнка я должна буду так или иначе устраниться от забот о новорождённом. Но мне было довольно того, что он разрешил мне рожать, я была просто вне себя от счастья! Дрожа всем телом, я молча вглядывалась в лицо доктора и думала о том, что Бог всё-таки принял мою сторону. Старомодный, с коротко стриженной седой бородой, профессор Н. пристально смотрел на меня добрыми голубыми глазами, а профессор Б., как бы поздравляя меня, решительно кивал головой. Думая: "Вот Бог и рассудил нас", я с благоговейным трепетом взирала на этих старых джентльменов. "Родить — вот всё, что мне надо, — говорила я себе, — что же касается дальнейшего, то, когда надо будет, Бог и об этом позаботится". И я почтительно поклонилась доктору Н. По щекам струились слёзы радости, но я не делала ничего, чтобы их скрыть.

Однажды вечером Миямура вернулся из института на такси с четырьмя огромными свёртками, заявив, что всё это он приобрёл в универмаге Бон Марше. Свёртки сразу заполнили комнату, казалось, будто мы собираемся переезжать. Я остолбенела от удивления, а Миямура возбуждённо принялся объяснять:

— Теперь я убедился, что во Франции действительно поощряется деторождение, в этой стране масса привилегий для семей, в которых должен появиться младенец. Смотри, здесь собрано всё: пелёнки, которые так тебя волновали, распашонки, платьица, башмачки. В этом вот пакете — всякие необходимые мелочи, в этом — одеяло и матрасик, а в этих двух — всё, что может понадобиться тебе в случае преждевременных родов. Что касается колыбели, кроватки и коляски, то их тоже можно будет купить с большой скидкой, как только они понадобятся. Так что ни о чём беспокоиться не нужно. И ещё — доктор Б. уже забронировал для тебя палату в клинике. В воскресенье утром вместо прогулки сходим туда, посмотрим.

Не помня себя от волнения, я раскрыла тот пакет, где, как он сказал, были собраны всякие мелочи для младенца. Из объёмистого пакета, словно извлекаемые рукой фокусника, возникали прелестные белоснежные вещицы. Появление каждого предмета я приветствовала радостным криком. Три дюжины мягких белых подгузников с махровой, как у полотенца, серединой. Я ещё смеялась, что их жалко использовать по назначению, они скорее похожи на нагруднички. Дюжина мягких хлопчатобумажных распашонок и полдюжины верхних шерстяных, шесть платьиц, дюжина прелестных шерстяных пинеток, три шапочки, дюжина тёплых пелёнок, чтобы заворачивать младенцу ножки, пара пальтишек — всё было белоснежное. Когда, разложив эти прелестные вещицы на кровати, я стала любоваться ими, мне почудилось, что я вижу тебя в этих одёжках, и всё моё существо наполнилось тихим материнским счастьем.

— Как будто подвенечный наряд, — сказала я, — наверное, тот, кто с самого рождения может носить такие белые вещи, приходит в этот мир не для страданий и трудов, а для счастья, доступного лишь ангелам…

Я даже представила себе твоё милое личико и, улыбаясь, повернулась к Миямуре. Он, стоя рядом со мной, тоже рассматривал эти прелестные ангельские одежды, но вид у него при этом был почему-то расстроенный. Погасив улыбку, я внимательно посмотрела на него.

— Боюсь, что тебя это огорчит, — нерешительно произнёс он, — но эти вещи продезинфицированы, и, пока в них не возникнет надобность, их лучше спрятать куда-нибудь подальше.

— Продезинфицированы?

— Да, ведь у новорождённого такая нежная кожа, ему ничего не стоит подхватить любую инфекцию…

— Ах вот как… — коротко ответила я и поспешно стала заворачивать вещи дрожащими от волнения руками.

Я никогда не задумывалась ни о какой инфекции, но тут внезапно поняла — ведь я больна страшной болезнью, и сердце моё невольно сжалось. До сих пор Миямура, не желая волновать меня, не заводил речь ни о дезинфекции, ни о болезнетворных микробах…

В тот момент я ощутила такое смятение и такую беспомощность, что с трудом удержалась на ногах. Я не столько огорчилась, сколько совершенно растерялась, мне захотелось опереться на что-то большое и прочное…