Умереть в Париже. Избранные произведения

— Ну вот, с помощью местных властей да армии приводим в порядок дороги, распорядились улицы хорошенько отмыть, чтоб они понемножечку японский вид обретали. Улицу мыть — да китаец о таком и подумать не мог бы. Вот, наверное, диву даются. А ведь приятно, правда?

Томоо, перевесившись к Харуде и Сугимуре, беззаботно болтал, не обращая внимания на военных, заполнявших улицу. По дороге один за другим мчались грузовики, битком набитые людьми в форме, и всякий раз при этом вздымались такие столбы пыли, что невозможно было открыть глаза. Пыль тучами заволакивала небо, даже солнечный свет был окрашен этой жёлтой пылью, и казалось очевидным, что только-только отмытые домишки сразу же вновь занесёт грязным песком.

В штабе и в управлении все были страшно заняты, но, несмотря на это, принялись добросовестно с подробностями рассказывать пришедшим о политической жизни и экономике Датуна, о ходе военных действий. Нельзя сказать, что Харуда совсем не интересовался этим; к тому же получить подобные сведения, собрать материал и сделать собственные заметки было, конечно, важно. Но ещё больше он мечтал самостоятельно, без провожатых, посмотреть всё своими глазами, прочувствовать собственным сердцем; ему хотелось поскорей завершить все дела в официальных местах и просто так, без особой цели побродить по улицам. Полковник из штаба упомянул, что в местном храме есть какая-то старая статуя Будды, и хотя, если верить Цугаве, ничего достойного осмотра здесь не было, Харуда всё же втайне надеялся, что в этом старом, веками забытом в пустыне городе должны быть интересные открытия.

Из управления их вышел провожать какой-то любитель литературы.

— Сегодня увидимся на вечерней встрече, — сказал он, — но я вот что хотел предложить: не написать ли вам по возвращении домой такой рассказ. Понимаете, здесь, в Датуне, открылось кафе. Для нас, молодых, это замечательно — словно забил живительный источник. Так вот, представьте: человек вкладывает свои денежки в девицу из бара, у них наконец-то устанавливаются определённые отношения, но тут… тут женщина, скопив денег, возвращается на родину! Он страдает, он возмущён! Подумать только, ведь теперь придётся заново отдавать свои чувства, свои деньги другой женщине, японки-то не пускают здесь корни. Вот такой эпизод из жизни, чем не сюжет? — с видом знатока рассуждал он, топчась у выхода, а потом хлопнул Томоо по плечу и расхохотался: — Осматривать здесь в городишке нечего, а хотите экскурсию по-настоящему — так я вас сведу в кафе.

Харуде стало горько оттого, что он писатель.

Во второй половине дня они расстались с Томоо и наконец-то получили возможность пройтись по улицам Датуна вдвоём. Город был маленький, улицы спланированы чётко под прямым углом, и, припоминая карту в комнате Цугавы, они ни разу не заплутались.

При прогулке пешком улицы производили совсем иное впечатление, чем из машины. В городе, который словно только-только был извлечён из-под многовековых песков, проглядывались какие-то черты знакомой жизни. На улицах не было видно женщин, а мужчины, как бараны, толпились на перекрёстках и ошеломлённо взирали на отмытые стены, словно были свидетелями ещё одной революции. В их глазах читалось удивление, но не было холодной отстраненности людской толпы в Пекине. Люди явно чего-то ожидали. Перевернувшая их мир революция, а теперь вот оттирание домов от извечной грязи словно сулили, что отныне жизнь во всех её проявлениях пойдёт под команду, и в каждом читалась готовность принять этот порядок и терпеливо жить дальше. Но…

— Посмотри-ка, а здесь совсем не видно умных лиц… Таких, что часто встречались в Пекине, к примеру в парке Сунь Ятсена^[80]. Людей, в которых чувствуется глубокая мудрость. Почему бы это?

— Говорили, что всё население вернулось, но интеллигенция-то, наверное, осталась в эмиграции.

— Ладно, пусть не интеллигенция… Но мы же не встретили ни одного осмысленного лица, никого, в ком бы светился разум. Таких что, совсем нет в городе? Все до тупости добродушны… Даже толпой они не производят впечатления силы.

Молодые люди шли по однообразным улочкам, переговариваясь с чувством какого-то уныния. До сих пор все заученно говорили им, что смотреть здесь нечего, и, похоже, так оно и было. Действительно, в этом сплошь из глины городке не слышно было привычных звуков, не росли деревья, не цвели цветы. Всякое лёгкое дуновение ветра тут же взметало пелену пыли. Город то ли стоял на грани смерти, то ли едва-едва отступил от неё. Пруд, лотосы, увиденные прошлой ночью, так же как и всё то ночное приключение, представлялись теперь иллюзорным видением в тумане, нарисованным усталым воображением. Стоял май месяц, и, может быть, потому, что нигде не было даже травы, голое пространство улиц упрямо лезло в глаза. Харуда, вспоминая услышанное в управлении, размышлял.