Умершие в мире живых. Европейские исследования

И с призраками нашими мы как с друзьями: «Мы пошли домой». Когда приходим: «Доброе утро». Кто-то нашалил: «Ай-ай-ай, так нельзя». Отшучиваемся, с какой-то точки зрения. От этого даже приятно, что ты тут не один находишься.

О местных призраках складываются истории, они наделяются именами. Одушевляется, приобретает определенные свойства и сам музей, который может испытывать нового человека, принимать его или отталкивать:

Музей может с первого раза не принять, может мучить. Были случаи не очень приятные, когда их [сотрудников] музей отплевывает, а они возвращаются, пытаются вернуться. И такие люди обычно тут не держатся. Видимо, это настолько сакральное местечко. Не каждый может прижиться (ПМ1 Данилко Е. С.: 02).

Пространство, на которое распространяется присутствие смерти, по рассказам моих респондентов, не отличается однородностью. В одних его точках это присутствие ощущается сильнее, в других – почти пропадает. Многие отмечали, что впечатления от пребывания в музее и в крематории совершенно разные. С первым связывались получение новых знаний об истории и культуре, а также развлекательные мероприятия, со вторым – «какая-то другая энергетика». Это различие, описываемое в абстрактных категориях «энергетика», «мистика», вновь возвращало к границе реального/нереального:

По энергетике другое. Там все равно прах реальный и люди, которые ждут своего захоронения, а здесь больше приобщение к культуре.

Где музей, там как-то, ну, про историю. А там уже смерть, смертью пахнет. Особенно проходишь вот эти урны. Как они называются? Такие как стенды с разными людьми. С именами. И разные возрасты. И как бы задумываться уже начинаешь.

Музей, он более развлекательный. А крематорий уже задуматься заставляет. И еще когда вот этот зал проходишь, где сжигают тела. Там прямо мистика чувствуется. Он еще закрыт, туда заходить нельзя. Просто смотришь и даже как-то дух завораживает, что ли (ПМ1 Данилко Е. С.: 01).

Эта условная граница между реальным и нереальным не выглядела непроницаемой и герметичной, напротив, в течение ночи она могла пересекаться туда и обратно. Кстати, к музейным артефактам, вызвавшим сильные эмоции, можно было неоднократно вернуться, как и в залы крематория, где даже демонстрация сожжения гроба с телом производилась в течение ночи не один раз. Однако эта граница не определялась географически, как граница между крематорием и музеем, она конструировалась каждым изнутри и индивидуально, очерчиваясь как пространственными координатами, так и степенью вовлеченности в какие-то события, согласуясь с психологическими барьерами и эмоциональными переживаниями.

Несмотря на то что я не в первый раз здесь, в самом крематории, в котором непосредственно происходит процедура, скажем так, сожжения тела и так далее, я не была ни разу. Пока я не готова, видимо, туда идти и все это видеть. Для меня это очень тяжело. <…> То есть, здесь, это просто музей, это просто история, а там жизнь. И граница жизни и смерти там она очень четко проходит. Раз и все. И там прах.

Для другой женщины непреодолимым оказался порог в бальзаматорскую:

Вот туда я зайти не смогла, не по себе стало. Все остальное посмотрела, а там даже на пороге не смогла постоять.