Умид. Сын литейщика

При встрече с махаллинцами он испытывал неловкость за отца, с опущенной головой проходил мимо. И все-таки мучила его совесть за то, что накричал он на родителя в тот день, когда тот вернулся из горкома партии. Наговорил ему дерзостей… Утром все встали, собираясь на работу, а отец остался лежать. Лежит до сих пор. Кто знает, не накричи на него тогда Атамулла, может, ничего бы и не случилось.

Спокойнее отнеслась к болезни мужа Мазлума-хола. «Все в его возрасте становятся такими, — философски рассудила она. — Рано или поздно все придем к этому…»

Пистяхон в болезни отца винила всех махаллинцев. Встречаясь с женщинами, не знала, как побольнее кольнуть, кого облить помоями. Всем она говорила, что ее отец интеллигент старой закваски, каких в наше время можно по пальцам сосчитать.

Люди знали, в каком положении находится отец ее, и проникались к ней сочувствием. Если даже не верили ее словам, все же согласно кивали головами. Не нашлось человека, который сказал бы: «Эй, девушка, твой отец был отпетым аферистом!»

Через два дня, видя, что больной тает на глазах, по настоянию матери, Атамулла все же согласился испросить у отца прощения и благословения. Он опустился на колени и склонился над больным.

— Ада, если что было между нами… — произнес он, с трудом сдерживая слезы и чувствуя, как спазмы сдавили горло. — Простите, ададжан…

По телу Мусавата Кари пробежала дрожь, но вытаращенные глаза его застыли, ничего не выражая. Он лежал, точно ничего не слыша. Тогда дядя Атамуллы написал на клочке бумаги по-арабски:

«Кариджан, дайте свое благословение. Мир этот бренен, дети ваши просят их простить».

Кари мрачно взглянул на своего брата. У того мороз по коже пробежал от этого взгляда, который, казалось, говорил: «Ах, сволочи, вы думаете, я умру! Я назло вам буду жить! Я всех вас переживу!..»

Дядя Атамуллы снова написал по-арабски:

«Кари, если вы кому-нибудь должны были, скажите. Если куда положили деньги, тоже скажите. Ведь у вас есть дети…»

Взгляд Мусавата Кари будто приклеился к записке, написанной ясно и разборчиво. На провалившихся висках у него проступил пот. Он медленно перевел взгляд на брата и еле заметно покачал головой.

— Что ж, нет так нет, — промолвил дядя Атамуллы и поднялся с места. Стоявшему рядом племяннику сказал: — Укаджан, ваши предположения не оправдались. У вашего отца нет отложенных денег. Он бы их, конечно, оставил вам…

На шестой день к полуночи Мусават Кари умер. Утром состоялся вынос его тела. По дороге похоронная процессия завернула в мечеть. Прочитали молитву и после этого отнесли его на кладбище. Перед тем как опустить его в могилу, сторож Акиф обратился к тем, кто нес на плечах гроб, с вопросом:

— Каким человеком был Мусават Кари?

Люди, согласно обычаю, ответили:

— Хорошим человеком был…

— Да будет ему пухом земля…

Эй, великодушный народ, перед твоим благородством я преклоняю колени и припадаю к ногам твоим челом! Даже этого человека вы не осудили в последний миг конечного пути!

…В начале весны Атамулла и его дядя, решив произвести небольшой ремонт дома, штукатурили комнату. Атамулла в уголке ниши, заставленной посудой, случайно заметил щербинку, где отвалился кусочек штукатурки. Поскоблил его мастерком, чтобы получше замазать. Под глиной обнаружилась фанера, едва державшаяся в стене. Удивившись, зачем она тут, он отодрал ее и увидел отверстие, из которого торчало голенище сапога, набитого тряпьем. Придя в еще большее замешательство, он вытащил сапог, показавшийся ему довольно тяжелым, и вытряхнул содержимое на пол. К ногам с глухим стуком упали нити жемчуга, кулоны и медальоны с драгоценными камнями, со звоном покатились по полу кольца, браслеты… Атамулла так и застыл с сапогом в руке.

Дядя опрокинул ведро с глиной на палас. Побледнев, стоял минуту молча. Потом гневно сказал:

— Эх, человек, столько у тебя было добра, а ты скрывал! Даже на похороны свои не оставил ни копейки…

Они не слышали, когда в комнату вошла Мазлума-хола. Заметили ее, лишь услышав причитания, прерываемые всхлипываниями:

— Сколько лет я прожила в этом доме, все время руки мои были кочергой, а волосы веником!.. Ни разу не сказал мне: «Вот, купил тебе платье…»

Глава тридцать седьмая А МИР ВСЕ-ТАКИ СОВЕРШЕНЕН

Пришла весна. Природа вновь помолодела. Оголившиеся к зиме деревья, похожие на черных согбенных старух, вновь надели легкий ярко-зеленый наряд. А у ног их волшебница весна расстелила изумрудный ковер. Скворцы и воробьи порхают по веткам, радостно поют, щебечут, и мнится, будто это не простые пернатые, а птицы счастья, опустившиеся на плечи невест… Говорят, деревья стареют. Разве могут они стареть, когда весна каждый год им возвращает молодость?