Умирающий изнутри

– Люди меняются, Дэйв. Они растут. Я была глупой, тупоголовой, так увлеченной собой, что всех остальных могла только ненавидеть. Но не сейчас. Если не веришь, загляни в мою голову.

– Ты же не хочешь этого.

– Вперед, – говорит она. – Погляди хорошенько и увидишь, изменилась ли я.

– Нет. Я бы не хотел.

Я наливаю себе еще рома. Рука слегка дрожит.

– Тебе не нужно посмотреть соус? Может, он уже перекипел?

– Пусть кипит. Я еще не допила. Дэйв, у тебя все еще проблемы? С твой силой.

– Да. Все еще. Хуже, чем когда-либо.

– Как ты думаешь, что происходит?

Я пожимаю плечами.

– Я теряю ее, вот и все. Как волосы. Когда ты молод, их много, затем все меньше и меньше и, наконец, ни одного. Черт возьми. Все равно пользы от этого не было.

– Ты так не думаешь.

– Ну, а что хорошего, Джуд?

– Это давало тебе нечто особенное, делало тебя уникальным. Когда все шло плохо, ты всегда мог отвлечься знанием, что ты читаешь чужие мысли, видишь невидимое, можешь пробраться в самую суть человека. Божий дар.

– Бесполезный дар. Я мог бы заняться, правда, шоу-бизнесом.

– Это сделало бы тебя богаче. Более сложным и интересным. Без этого ты был бы слишком обычным.

– А с этим я не стал даже слишком обычным. Никто, ноль. Без этого я мог бы стать счастливым никем.

– Ты себя слишком жалеешь, Дэйв.

– У меня есть на это право. Еще Перно, Джуд?

– Спасибо, нет. Я должна посмотреть за обедом. Налей вина, пожалуйста.

Она выходит в кухню. Я разливаю вино, затем ставлю на стол салатницу.

Малыш за моей спиной начинает напевать издевательские чепуховые стишки своим странно взрослым баритоном. Даже в моем нынешнем состоянии скучающей обманчивости я затылком чувствую давление его холодной ненависти. Юдифь возвращается, таща заставленный поднос: спагетти, чесночный хлеб, сыр. Ее теплая улыбка явно искренняя. Мы снова садимся и чокаемся бокалами с вином. Наконец она произносит:

– Могу я почитать твои мысли, Дэйв?

– Прошу.

– Ты говоришь, что рад тому, что твоя сила уходит. Ты дурачишь меня или себя? Потому что кого-то ты дурачишь. Ты ненавидишь даже мысль о ее утрате, так?

– Немного.

– Нет много, Дэйв.

– Хорошо, много. Я хочу сразу две вещи. Я хочу, чтобы она совсем исчезла. Господи, я бы желал никогда не иметь ее. Но с другой стороны, если я ее потеряю, кто я? Где моя индивидуальность? Я – Селиг Читатель Мыслей, верно? Удивительный Человек. Поэтому, если я перестану им быть… понимаешь, Джуд?

– Понимаю. Твое лицо полно боли. Мне тебя так жаль, Дэйв.

– За что?

– За то, что ты теряешь ее.

– Ты презирала меня за то, что я использовал силу, разве не так?

– Это совсем другое дело. Это было так давно. Я знаю через что ты должен был пройти. Ты догадываешься, почему она уходит?

– Нет. Думаю, что это влияние возраста.

– Можно что-нибудь сделать, чтобы остановить ее?

– Сомневаюсь, Джуд. Я даже не знаю, почему у меня эта сила, не говоря уже о том, как ее теперь удержать. Я не знаю, как она работает. Она просто есть в моей голове, генетическая случайность, то, с чем я родился, – как веснушки. Если твои веснушки начнут бледнеть, можно ли найти способ заставить их остаться, если ты хочешь их иметь?

– Ты никогда не хотел обследоваться?

– Нет.

– Почему?

– Я не люблю людей, копающихся в моей голове больше, чем ты, – ответил я мягко. – Я не хочу быть историческим фактом. Если бы мир когда-нибудь узнал обо мне, я стал бы парией. Меня бы возможно линчевали. Ты знаешь, скольким людям я открыл правду о себе? За всю жизнь скольким?

– Десятку.

– Троим, – сказал я. – А вообще-то не хотел и им говорить.

– Троим.

– Ты. Предполагаю, что ты всегда подозревала, но до шестнадцати лет не была уверена, помнишь? Затем Том Никвист, с которым я больше не вижусь. И девушка Китти, с которой я тоже больше не вижусь.

– А как насчет той высокой брюнетки?

– Тони? Прямо я ей не говорил. Я старался скрыть это от нее. Она узнала об этом косвенным путем. Многие могли так узнать. Но сказал я только троим. Я не хочу стать известным уродом. Посему, пусть линяет. Пусть умирает. Скатертью дорога!

– И все же, ты хочешь ее сохранить.

– И сохранить, и потерять, все вместе.

– Это противоречие.

– Я сам себе противоречу? Очень хорошо, пусть так. Я – широк, я вмещаю множества. Что мне сказать. Джуд? Что я могу тебе рассказать?

– Тебе больно?

– А кому не больно?

Она сказала:

– Потерять ее – это все равно, что стать импотентом, да, Дэйв? Достичь разума и обнаружить, что не можешь с ним связаться? Однажды ты сказал, что испытываешь от этого экстаз. Этот поток информации, этот радостный опыт. А теперь ты не так много получаешь или вообще не получаешь. Твой разум не получает. Ты понимаешь это как сексуальную метафору?

– Иногда.

Я налил ей еще вина. Несколько минут длилась тишина, мы поглощали спагетти, обмениваясь робкими улыбками. Я почти чувствовал теплоту к ней.

Прощение за все годы, когда она принимала меня за циркового мистификатора.