Умные граждане – умное государство

Разнообразный, сложный лес со смешанными породами деревьев, полный птиц, насекомых и млекопитающих, гораздо более устойчив, гораздо более способен противостоять ущербу и восстанавливаться после него, чем монокультурные посадки. Само его разнообразие и сложность помогают ему выстоять и не прийти в упадок: старые деревья одного вида буря повалит, другого – пощадит, не тронет она и невысокие деревья первого вида. Болезнь или нападение насекомых, которое угрожает, например, дубам, может оставить невредимыми липы и вязы. Биологическое разнообразие леса служит ему страховкой – подобно тому как купец, не знающий, с чем караван встретится в пути, и отправляющий в море много судов разной конструкции, разного веса, с разной оснасткой и навигационными инструментами, имеет основания надеяться, что хотя бы какие-то его суда доберутся до цели, а тот, кто поставил на единственный тип судна, рискует потерять все[320].

Централизованные государства очень подвержены такой слепоте. Сам профессионализм заражает их тем, что американский экономист, социолог и футуролог Торстен Веблен ядовито назвал «квалифицированной некомпетентностью» (trained incapacity). Профессиональная идеология по определению невосприимчива к богатой и сложной ткани человеческих способностей. Разумеется, свою силу бюрократические организации отчасти черпают в поддержке коалиций, одобряющих их политику.

Почтовое управление обрело огромный вес в конце XIX века, несмотря даже на сопротивление Конгресса, потому что поддержка со стороны прогрессивных моралистов, аграриев, бизнесменов и иммигрантов, с недоверием относившихся к частным банкам, предоставила ему свободу действий[321]. Моральная поддержка со стороны столь разнообразных заинтересованных инстанций дала Почтовому управлению и другим государственным агентствам больше автономии и больше сил для консолидации «вокруг их собственной картины мира».

Бюрократии с их правилами, языком, обычаями и методами измеряют интеллектуальный потенциал населения своим аршином. Все, кто не владеет сакральным языком жрецов, не обучался в их академиях и не соответствует профессиональным культурным шаблонам, считаются слишком невежественными, чтобы чем-либо управлять.

Поэтому, когда университеты стали местом сертификации знаний и умений, удешевили поиск экспертов-профессионалов – носителей необходимых навыков – и увеличили доверие общества к правительству, общественная экспертиза отошла на второй план. Двери, за которыми теперь происходило управление, оказались перед нею закрыты. Надежность компетенций и порядок были достигнуты ценой монополии, ведущей политику исключения посторонних и заменившей аристократию по происхождению аристократией элитарного знания. В конце концов, «профессия обладает многими свойствами самовоспроизводящейся монополии – в данном случае монополии на авторитетное мнение о природе человека и общества»[322].

Однако если учесть, какие задачи стоят перед современным обществом, мы находимся на той грани, за которой цена бюрократии может оказаться неприемлемой. Профессионалы огородили себя неприступными стенами. Они выработали специальную терминологию, обычаи и ритуалы, не допускающие в это святилище посторонних. Они используют символы профессионального авторитета, чтобы расширять пропасть между собой и остальными. Сегодня озабоченность вызывает главным образом не столько коррупция и злоупотребления (за примечательными исключениями), сколько неспособность воспользоваться всем диапазоном актуальных и доступных знаний, навыков и умений для решения наиболее неотложных проблем.

Макс Вебер в свое время мог высмеивать гражданское участие в государственном управлении как безнадежно неэффективное. Взамен он предлагал создать класс государственных служащих – немногочисленную элиту, – которые могли бы использовать новейшие научные инструменты для управления в интересах общества.