Умный, наглый, самоуверенный

Нюра находилась в сильных колебаниях. С одной стороны, получила официальное предложение от подходящего человека. И работящий, и заботливый, и не пьет. Но с другой стороны, Сашка в больнице, и не сообщить ему неправильно, а сообщать больному неприятность не хотелось. Петрович же настаивал и сильно бунтовал против ее нерешительности, аж зеленел, как листок, когда речь заходила о племяннике. Опять же знакомы они с Петровичем были недолго, а тетка Нюра, хоть и не имела опыта замужней жизни, но жуликов видала и таких, что выглядели вполне симпатично. Того же Сашку возьми…

Петрович заводил разговоры, внушавшие беспокойство, — мол, все будет общее, все перепишу на тебя, и дом, и квартиру, а ты? В ответ Нюра замолкала, потому что и сад, и квартира были куплены Сашкой и ему же отписаны. Еще гора бумаг про фабрику. Так что распоряжаться чужим добром она не решалась, а свой дом у ней, хоть в Ейске и был, но в заброшенном, как писал брат, состоянии. Петровичу сказать об этом прямо она не рискнула, в глубине души испытывая тревогу, что вдруг он от нее откажется. К такому обороту она была не готова. Петрович сердился, но ответа требовал, прижимал и райскую жизнь расписывал, и план забор сломать, и новый дом построить вместо старых и попугивал перекинуться на Марью Гаврилюк, которая не такая стыдливая насчет замуж. В общем, Нюра ни на что решиться не могла и отправилась к Сашке в больницу. Он лежал уже второй месяц, она дважды его навещала с бульоном и пирожками, но про замужество помалкивала, видела, как он изводится от лежанки до полной тоски. С детства был шило, лежать или слушать книжки не умел, все скакал по гаражам и лазал по деревьям.

Разговор получился плохой. «Делай как хочешь, а бумаг без меня подписывать не смей», — пригрозил мрачный и пожелтевший с лица Сашка. «Дела идут хреново, на фабрике проверка за проверкой. Потеряешь свое добро, я тебе не помогу, сам пустой. Левая нога не срастается, неизвестно, кто кого кормить будет. Может, снова поменяемся».

Нюра возвращалась из города в сильной задумчивости, так ни на что не решившись. Едучи в автобусе, сетовала, что променяла полуголодную жизнь в Ейске на здешнее беспокойное, но обеспеченное житье с Сашкой. Сама напросилась, когда он тут осел. Привыкла к нему, как мать к ребенку, пусть и беспутному. А он в гору пошел, стал квартиры покупать и дачу ей строить, машину завел… Хорошо зажили, и даже когда отделился, Сашка ее не бросал.

Подходя к дому, тетка Нюра услыхала на соседском участке смех Марьи Гаврилюк и в досаде треснула дверцей калитки, а сердце так и сжалось.

Петрович стук услышал и прибежал, сам веселый. Сел за стол, слово за слово. «Ну что, — говорит, — Аннушка-голубушка, какое твое решение?», — и Нюра, хоть и с тяжестью в сердце, ответила — «положительное», а он подошел и ласково обнял, к себе прижал и расцеловал в обе щеки.

Но тут явилась с прогулки Юлька, и Петрович отскочил как ошпаренный. Юлька, увидев его, все из рук пороняла, а потом ушла в кухню и так стучала кастрюлями, что, видно, все бока им поотбивала, шалава. На Петровича зыркала, будто прирезать хотела, а когда тетка спросила, в чем дело, презрительно буркнула: «Женишок, что ли?» Тетка Нюра снова устыдилась, что собралась замуж — никакого сочувствия, точно она позорное дело затеяла. Да уж поздно было каяться, слово не воробей. Вздохнула и пошла квашню ставить.

Ире начало казаться, что она либо сходит с ума, либо ее преследуют. Причем не один человек, а разные. Первый был «глюк» на «вольво», за которым она гонялась, приняв за Алексея. Стекла были затемнены, по посадке плеч он напомнил мужа, но потом она разглядела его вблизи, когда выходил из машины, и хотя вздрогнула, но есть же очевидные вещи — цвет волос, например, вес. «Глюк» оказался худой, с ввалившимися щеками и седоватый. Сомнения оставались, потому что Ира не носила очков с диоптриями, а пока тянулась к сумке за футляром, «глюк» успевал исчезнуть. Ей, чтобы понять все, нужно было столкнуться с ним лицом к лицу, а этого не получалось.

Второй из преследователей был бугай огромного роста и мрачного вида, немолодой, заросший щетиной, с тяжелым восточным лицом, очень приметным. Этого она панически боялась.

Домработницей она была сыта по горло, особенно теперь, после «приключения», и отправила в деревню, пока не наступили холода, в сентябре там еще можно было жить. Эта плотоядная, вечно озабоченная девица начала ей подмигивать как своей.

Катя все еще находилась на грани, перелома не наступало. Авилов о ней постоянно спрашивал. Он не мог повлиять на происшедшие события, но знал, что что-то должно было произойти. Знал, но предупредил только Иру, а не Катю, для которой это оказалось страшным по последствиям. У нее в квартире стояли синие цветы, а синие цветы всегда дарит Саша.