Умом и молотком

В юрте Мамана из-под старого войлока проглядывали, как цветы в степи, желтые и красные прутья пойменного кустарника — чия. На не успевшую слежаться траву были брошены кошмы и разостлана скатерть — дастархан.

Сатпаев сделал знак шоферу Петру. И пока Маман уговаривал Каныша Имантаевича остаться после обеда отдохнуть, Петр вернулся с пудовым мешком и поставил его у входа в юрту.

— Ай, Каныш, мука теперь дорогая. Да и не всегда достанешь. Спасибо за то, что подумал о старике. Но и старик думал о Каныше.

Открыл сундук, вытащил несколько камней:

— Посмотри, дорогой!

— А вы говорите, Маман, чтобы я отдыхал. Да разве будешь отдыхать после таких находок?

И уже про себя:

— Гм… гм… Да ведь это самородная медь! Где, рассказывайте, Маман-ага, нашли?

— Там, где Санька копался, только выше, у подножья Верблюжьей сопки.

Санькой в степи называли еще до революции предприимчивого купецкого приказчика Белова. Сатпаев знал его маршруты, но на всякий случай спросил:

— У родника?

— Да, у родника. В сторону зимовки.

Сатпаев достал карту, еще раз переспросил про им одним ведомые приметы, записал.

— А это?

— Нет, ага, этот с виду блестит, но пользы от него никакой.

Старик посмотрел на камень, швырнул в угол:

— И камни обманывают, не только люди!

Каныш Имантаевич внимательно перебирал сокровища Мамана, иные откладывал в сторонку, об иных подробно расспрашивал — где нашел, в каком месте?

Подбросил на ладони камень приятных зеленоватых тонов.

— Где, говорите, нашли, аксакал?

Старик опять подробно рассказал. И, сверив его слова с картой, Сатпаев сделал запись: «Маман, гипс».

Так было открыто месторождение пластовых гипсов. Пробуренная скважина дала отличные результаты. Месторождению дали имя Мамана.

Не один Маман в степи был добровольным помощником Каныша Имантаевича. Во многих юртах его ожидали находки, а бывало, и в контору, в Карсакпай, как позднее в Джезказган, куда переселился отдел геологии, приезжали с образцами жители далеких аулов.

Пути геологов часто пересекаются. Летом 1931 года Каныш Имантаевич вновь повстречался в Джезказгане со своим старшим товарищем и другом Михаилом Петровичем Русаковым.

Вспомнили Томск, Технологический институт, встречу в урочище Бес-Шоку, совместную работу в геологической партии. Вспомнили Карсакпай и Джезказган 1927 года.

По логике больше всего должен был бы рассказывать Русаков, а удивляться Сатпаев. Дело в том, что Михаил Петрович перед своим приездом в Джезказган побывал в научной командировке в Соединенных Штатах Америки и осмотрел там ни мало ни много — сорок три рудных месторождения, познакомился с геологоразведкой.

Но случилось наоборот: рассказывал преимущественно Сатпаев, а удивлялся Русаков.

К тому времени площади джезказганского рудного поля измерялись не единицами и даже не десятками, а сотнями квадратных километров. Эффективность глубокого разведочного бурения за три года превзошла все ожидания. Содержание меди во многих тысячах проб определялось в хорошо оборудованной лаборатории экспрессным методом. Помимо химического и спектрального анализа применялись новаторская для того времени электроразведка и сейсмометрия.

— Ты понимаешь, дружище, — восхищался Русаков, — у тебя геологическая служба поставлена не хуже, чем в Америке. Я за океан учиться ездил, а учиться можно и у тебя!

— Мы вместе учились у Михаила Антоновича, — отвечал Сатпаев.

— Наш Усов — великий геолог, что и говорить. Но ты не скромничай, Каныш. Я четыре с лишним года не был здесь. Как все переменилось. Ты создал целый геологоразведочный комбинат. Я уж не говорю о первоклассной лаборатории. Мастерские, гараж. Ведь тут надобно организатором быть. А ты и теорию не забросил. И разработал свою гидротермальную гипотезу.

— Так без нее я не смог бы определить масштабов Джезказгана.

Несколько позднее Михаил Петрович в качестве главного эксперта по определению запасов меди писал: «Весь подсчет, составленный под руководством лучшего знатока Джезказгана К. И. Сатпаева, отличается исключительной систематичностью и высоким качеством обработки материалов. Совершенно исключены в подсчете примеры, когда бы принцип достоверности был принесен в жертву так называемому целевому назначению запасов, что нередко наблюдается при подсчете запасов в некоторых комбинатах».

К началу 1933 года джезказганский геологоразведочный коллектив насчитывал 80 инженерно-технических работников и 400 рабочих. Примерно за четыре года было пробурено 559 скважин и пройдена почти тысяча геологоразведочных выработок легкого типа. Геологическая съемка крупного масштаба была проведена на 120 квадратных километрах, электроразведка — на 340 квадратных километрах.

Значение этих поисковых работ становилось тем весомее, что наша цветная металлургия в то время отставала, не выполняла плана, в том числе и медная промышленность.

Большой Джезказган приобретал реальные очертания не только в представлении Сатпаева и его товарищей. Он становился популярным в Казахстане, ему начинали отдавать должное в самых высоких плановых инстанциях, как меднорудной базе, как району, где есть и другие полезные ископаемые.