Умом и молотком

Каныш Имантаевич познакомился с книгой Николая Рычкова в Москве. С уважением вчитывался в округлый, слегка витиеватый шрифт, дивясь двойным переносам в конце каждой страницы и в начале, чувствуя необычную плотность тонкой, с восковым отливом бумаги.

Он испытал благодарность к пытливому капитану, жившему за полтора с лишним столетия до него. Как он хорошо сказал о казахском народе, «сильном и многолюдном», наделенном «большим естественным разумом». Как много успел он увидеть в пути на бивачных стоянках трудного военного похода! Каким талантливым геологом мог бы он стать!

Но и другое чувство возникало и крепло у Сатпаева. Как же отстал его народ, если веками почти не прикасался к богатствам не столь уж потаенных недр своей родной земли.

И чувство это становилось особенно глубоким и горьким, когда он погружался в историю прошлого века и в совсем недавние годы, предшествовавшие революции.

В 1847 году екатеринбургский купец 2-й гильдии Никон Ушаков подал четыре заявки на медные промыслы в районе улутауских гор и приобрел драгоценный участок за сущую безделицу — четыреста рублей.

Вскоре очень немного окисленной медной руды из рудников Ушакова поступило на Урал для переплавки, а оттуда первая джезказганская медь попала в Санкт-петербургский монетный двор.

Не только в горных архивах, но и в живой аульной памяти сохранились имена Никона Ушакова, Аникея Рязанова, Тита Зотова, оборотистых и по-ястребиному зорких купчиков, торивших пути в самое сердце казахской степи.

Но какими бы охочими до легкой наживы ни были отечественные Тит Титычи, ничего значительного им не удалось сделать в Джезказгане. Предприимчивее оказались английские и иные иноземные купцы. У них и мошна была побогаче, они обладали и более длительным колонизаторским опытом, их горнотехническая служба оказалась маневренней и современней российской. В начале века разворачивает свою деятельность «Акционерное общество Атбасарских медных копей». Председатель правления — Артур Фелл, директор — Александр Дэвидсон, технический руководитель — инженер Алджернон Нобель.

В 1906 году в район Джезказгана прибыл из Лондона инженер-геолог Уэст, в 1908 году — Гарвей. В белых пробковых шлемах с накомарниками, сухие, подтянутые, они очень напоминали офицеров Соединенного королевства в Индии.

«Сенсация инженера Гарвея» — так называлась статья в одной из лондонских газет, опубликованная глубокой осенью 1908 года. Гарвей выступал с докладом на общем собрании атбасарских акционеров.

Обстоятельной геологической разведки Гарвей, естественно, произвести не мог. Но интуиция у него была отличная.

В конце 1912 года собрание акционеров санкционировало постройку медеплавильного завода и обогатительной фабрики на базе джезказганского месторождения. Через полгода английские инженеры с навербованными русскими рабочими прибыли в Кар-сакпай.

Обнаруженный английскими геологоразведчиками запас джезказганских медных руд и байконурских углей обеспечивал на двенадцать лет деятельность завода. Нести расходы по дальнейшей разведке акционеры считали излишним.

Строительство Карсакпайского завода военным летом 1915 года шло полным ходом. Устанавливали фермы и перекрытия обогатительной фабрики, прокладывали железнодорожные пути к Джезказгану и Байконурским угольным копям, строили дома для инженеров, техников и служащих, казармы для рабочих.

Но наступил 1917 год. Англичане покинули степь с уверенностью, что вернутся сюда. Ревком поставил красногвардейскую охрану у недостроенных цехов. Ревкомовцы были убеждены в обратном: англичане никогда не возвратятся в Карсакпай, народ сам достроит завод и рудники.

В первые после Октября годы, годы гражданской войны и разрухи, о возобновлении работ можно было только мечтать. И мечтали, и верили, и стремились сохранить все, что может пригодиться в ближайшем будущем.

Новое строительство Карсакпая и восстановление связанных с ним горнорудных предприятий началось в 1925 году, за год до первого приезда сюда Сатпаева.

Знакомясь с историей, с геологическими архивами, ведя обстоятельную, научно обоснованную геологическую разведку этого края, Каныш Имантаевич много думал о будущем Джезказгана. И оно, это будущее, все чаще и чаще соединялось в его представлении с очень простым, так хорошо понятным каждому человеку словом «счастье». Несколько лет спустя это слово неожиданно прозвучало в сугубо геологической статье Сатпаева:

«…Те первые фактические данные, которые имеются на сегодня, позволяют считать Джезказганский район тем немногим счастливым районом земного шара, в котором природа… собрала в одном месте… разнообразнейшие богатства недр».

Какими бы увлекательными ни были для Сатпаева московские зимние месяцы с библиотеками и театрами, с интересными встречами, к городской сутолоке он так и не привык, а служба в тресте с бесконечными отчетами и перепиской томила его. Все настойчивее он думал о переезде в Казахстан, в Карсакпай, в степь на постоянную работу.

Трудное счастье