Умом Россию не понять. Рассказы

– Согласен! Вот и семья у нас будет; все как у людей! Дом у меня уже на примете есть, и даже скотный двор при нем. Вдвоем с Иваном быстро все подправим. И шоссе там совсем рядом, удобнее вам на работу до райцентра добираться. Я вас в новом доме пропишу, а помру, на том самом погосте меня и положите. А сейчас быстро собирайте все, что нужно: завтра машина первая будет, коль начальник не шутил. Инструмент и посуду в первую очередь собирайте: без работы да еды не проживем.

Через месяц последней машиной окончательно уезжали они обживать новое место. Дед сидел в кузове и смотрел на удаляющийся родной дом.

Вскоре подъехали к березовому перелеску; деревня Василия вот-вот за деревьями скроется. Стучит старик водителю в кабину: стой, мол. Шофер на ходу выглянул из кабины и с удивлением посмотрел на деда:

– Чего тебе, дед?

– А присесть на дорожку?

Машина остановилась, водитель вышел из кабины, присел на корточки и закурил. Молодые тоже отошли в сторону, о чем-то тихо разговаривая, а Василий присел у старой березы, что постарше его была, да так и сидел некоторое время, закрыв глаза.

Наконец сказал:

– Много в жизни я пережил, дай Бог пережить и это! Все – поехали!

Наступила осень. Серое небо частенько хмурилось, а то и моросило. По вечерам, как солнце заходило, быстро холодало.

В тот день с утра тоже было пасмурно, не слышалось пение птиц, сыпал мелкий дождик. Неожиданно все в доме услышали приближающийся гул машин.

«Строительная техника, – сразу понял Василий. – Началось!»

Нюра с Иваном выбежали на улицу посмотреть, что там. Когда вернулись в дом, хватились деда, а того нигде нет. Побежали в дедову деревню к его родному дому. Там его и нашли: насквозь мокрый, сидел он на ступеньке крыльца и держал старый самовар, крепко прижав его к себе, и поглаживал тот по тусклому боку. Вид у него был такой, что в пору бы ему плакать, да, видать, уж не было у старика слез: все за свою долгую жизнь выплакал. Молодые в растерянности стояли молча и смотрели на деда.

Вдруг Василий улыбнулся:

– Самовар-то, самовар, забыли! – сказал он и добавил: – Вот кто настоящий старожил. Дед мой, а может, еще и прадед из него чай пили. Наши с ним корни все здесь. Эх, родина ты моя!»

Неожиданно небо разъЯснилось, выглянуло солнышко, и мир, пусть ненадолго, но снова стал разноцветным.

Полнолуние

День ушел куда-то на запад. По эту сторону горизонта была ночь. Я сидел за столом напротив окна, подперев голову ладонью. Небо закрывали облака, мир своим мраком прижался к стеклам окна, не было видно ни зги. Чувство одиночества, усиливаясь в такие часы до невообразимой тоски, захватило меня. Неясные образы возникали и исчезали в голове, меня клонило ко сну, но в дремоте я все-таки пододвинул к себе карандаш и бумагу…

И вдруг вой, одинокий и отчаянно безысходный, заставил меня поднять слипающиеся глаза. Небо разъЯснилось.

Полнолуние…

Появление луны было неожиданным в этой беспросветности. Ее свет как будто призывал все живое встрепенуться от отчаяния и объединиться в своем одиночестве. Уравнивала ли луна в правах всех, не обращая внимания ни на природную иерархию, ни на социальный статус, ни на возраст и амбиции, я не знаю, но все мы были сейчас ее детьми и ее сиротами – сиротами подлунного мира. Может быть, только под луной мы можем… нет, не ощутить, а только приблизиться к ощущению единства с этим миром и друг с другом – единства одиноких душ.

Шло время, я завороженно слушал этот вой, обращенный ввысь, и понимал, что в это мгновение, глядя на небо, я вижу то же, что и тот, кто воет. Не сразу, но я стал различать интонации, чувства и почти понимать, что хотел выразить голос. Это были мысли без слов, это было состояние души – одиночество, понятное всему живому. Голос говорил о праве занимать свое, именно свое место во вселенной и указывал на несправедливость и скоротечность этого мира. Мысли и чувства входили в меня, становились моими, и в душе я уже готов был тоже обходиться без слов. Лунный свет и одинокий вой показывали мне путь к пониманию того, что есть вокруг меня вечного и непреходящего, и того, что есть в нем конечного и бренного. Я увидел этот мир в его гармонии белого и черного, в его холодном свете и космическом мраке, без начала и конца. Отодвинув от себя бумагу и карандаш, я вслушивался в звуки ночи.

Второй… третий голос… затем еще и еще; с разных концов поселка присоединялись воющие голоса.

Что-то подтолкнуло меня встать, выйти на улицу. Я обогнул дом на западную сторону, где была видна луна, подвинул под себя опрокинутое ведро и сел.