Умрем, как жили

В обычно шумном трамвае было также тихо, будто Юрий и вошедшие с ним пассажиры принесли с собой гнетущую тишину оттуда, с улицы, с высокого деревянного настила остановки. Только впереди, возле кабины вожатого, двое мужчин переговаривались вполголоса, и, к удивлению своему, Юрий услышал, что беседа у них совсем мирная — о совместном вечернем походе к кому-то на крестины.

«Неужели не знают, что война? А может, выяснится, что паника зряшная?! Так, забрела какая-то свора, их перебили наши пограничники, и баста. — Юрий вздохнул. — А коли всерьез, война, может, и играть смысла сегодня нет? Какой там, к дьяволу, футбол…»

Юрий обычно соскальзывал с трамвая на ходу, на самом повороте, и через калитку служебного входа сразу же попадал к раздевалке — веселенькому красно-синему дому о двенадцати окнах по фасаду. От дома к деревянной трибуне вела дорожка. Собственно говоря, дорожку как таковую Юрий редко видел — из раздевалки к полю команда шла сплошным людским коридором, в котором стены — все до одного знакомые, благожелательные лица. Сегодня дорожка сиротливо краснела кирпичом, словно раздетая поздней осенью рябина, и от этой обнаженности сердце Юрия захолонуло, как в минуту несправедливого, обидного проигрыша по его вине.

Команда была почти в сборе. Игроки сидели по просторным скамьям, и, казалось, ни у кого не было желания переодеваться.

— Здорово! — Юрий прошел к своему шкафчику, нисколько не удивившись, что никто не ответил на его приветствие.

Следом за Юрием в комнату вошел Владимир Павлович. Юрий, не оборачиваясь, узнал его по шумному дыханию и тяжелым шагам грузного человека. Пестов, заведующий типографией областной газеты, когда-то был футбольной знаменитостью Старого Гужа. Его забрали в московский «Спартак», но там, в столице, ему не повезло — буквально в первой игре он сломал ногу и целый сезон лечился. Кость срослась неправильно. Пришлось ломать вновь. И снова срослась неправильно. Кончилось терпение, он раньше времени начал тренироваться. А был высокий, плотный… Кость не выдержала, открылся воспалительный процесс, и сгорел за два года его недюжинный футбольный талант. Теперь Пестов исполнял обязанности тренера «Локомотива», исполнял ревниво, по-серьезному, словно не тренировал молодежь, а мстил жизни за свою собственную неудачу в спорте.

— Здравствуйте, добры молодцы. — Владимир Павлович снял щеголеватую белую кепку, отер рукавом лоб, словно очень спешил, беспокоясь, в каком состоянии найдет свое хозяйство, и, увидев всех в сборе, успокоился. — Здравствуйте, добры молодцы! — еще раз повторил он и, услышав недружный хор голосов в ответ, громко рявкнул: — Здравствуйте!

Все невольно по-солдатски дружно ответили.

— То-то же! Слушаю и не верю — совсем голоса потеряли. Как канарейки перекормленные!

— Не до голосов теперь, Владимир Павлович, — затянул Глеб, — того и гляди головы полетят, а вы о голосах…

— До ваших голов очередь не скоро дойдет. Без вашего в Красной Армии силенки имеются. А вы, как бесценные спортивные светила, будете в резерве сидеть, пока мы к Берлину не подойдем, — Владимир Павлович лукаво оглядел всех и добавил: — Чтобы лицом в грязь на победном параде не ударить, таких красавцев для форсу перед войсками в тренировочных костюмах пустят. Знай, мол, наших!

Шутка не вызвала никакой реакции. Да и сам Владимир Павлович шутил как бы нехотя, с оглядкой, не веря, что поступает правильно.

— Ну вот что… Дело на границе, видно, серьезное. Звонил в обком партии, спрашивал, как с игрой быть: своевременно или нет? Сказали, собирайтесь, как объявлено. По обстановке сориентируемся. Давайте-ка одеваться! А я пойду посмотрю, что в дирекции да на трибунах делается.

Выйти он не успел. Появился Бонифаций Карно, старый банщик и столь же старый болельщик «Локомотива» — один из немногих, кого Владимир Павлович допускал перед игрой в раздевалку. Бонифаций, бросая свою парную, каждый раз появлялся к игре и дежурил у двери в раздевалку. Право занять такой почетный пост ему давало знакомство накоротке со всей командой — к Бонифацию ребята ходили париться, и каждого он «отделывал» так, что тот как бы заново рождался.

— И-и, Володька! — Он никогда иначе и не звал Пестова. С одной стороны, возраст вроде бы и позволял ему так обращаться к тренеру, а с другой — солидность рослого «Володьки» и воробьиная хлипкость Бонифация, невесть где добывшего такое мудреное, небанное имя, делали фривольное обращение почти насмешкой.

— И-и, Володька! — повторил Бонифаций. — Трибуны-то пусты. Подрейфили, прохвосты, германца в глаза не видели, а уже испугались. Что ж за болельщики? — Бонифаций погрозил маленьким кулачком в сторону двери. — На поверку пустые крикуны всегда жидки!

— Так уж и жидки?! — скорее, чтобы остановить словоизлияние Бонифация, спросил Пестов. — Тысчонки две на трибунах наберется?

— Тысчонки? — ехидно переспросил Карно. — А сотню пацанов, мелкоты разной, не хочешь?

Пестов отстранил Карно от двери и вышел.

— Что же, ребята, давайте переодеваться, — неуверенно сказал Токин. — Будет игра или не будет — не нам решать! А готовыми быть надо.