Умрешь! Умрешь! (СИ)

Рамси двигается навстречу, и розовая шерсть волнами течет по полу, накрывает его полные ноги, мягко ложится на покатые белые плечи. Русе аккуратно застегивает пряжку, стягивает толстый плетеный шнур, расправляет мягкие складки, и Рамси тихо, утробно смеется, довольно кутаясь в отцовский плащ.

– Здесь в самом деле холодно, холоднее, чем у Станниса в портках, – говорит он, подбирая ноги. И перестает смеяться. – Я принесу тебе его голову, – он произносит это серьезно, смотря на отца своими холодными бесцветными глазами. Русе молчит. Но не возражает, когда Рамси утыкается лбом ему в плечо, плотнее запахиваясь в плащ.

И хотя Русе последний раз сидел на полу еще ребенком, сейчас он не торопится встать. Уолда не ждет его в супружеской спальне, и до утра еще есть час или два. Час или два, которые могли бы быть в мехах на жесткой кровати, когда ее деревянный край до красных следов упирался бы в ноги. Час или два, в которые Рамси мог бы жестко двигаться в ритм с барабанами, бьющими где-то в снегах. Час или два вороньих криков в ушах и самой глотке.

Что они кричат, думает Русе, когда Рамси поднимает голову и касается сомкнутыми губами его сухой щеки. Что они кричат, он вслушивается во всеобъемлющем молчании спальни, промерзшей, пахнущей морозом, семенем и чадящими до черноты свечами. Почему так тревожат их крики – кислым утренним ветром через окно, далеким боем, мертвым прозрачным взглядом, – и что же они кричат, что, Русе все пытается разобрать через тяжелое биение сыновьего сердца. И когда разбирает – холодок неласково кусает его раз где-то между ребер. Русе Болтон слегка поворачивает лицо, встречая спокойный, уверенный взгляд сына. И единственная мысль поперек всех Фреев тревожит его резко: слышит ли тот эти крики?