Умри ради меня

– Здесь ложи бенуара, – объясняет администратор, открывая самую дальнюю дверь. – Эта ложа зарезервирована. Можете распоряжаться ею в течение всего спектакля.

Он вкрадчивой походкой курьера покидает ложу, а я оглядываюсь по сторонам. Ложа – крошечная, обитая алым. Над залом парит музыка Чайковского, на сцене – в самом разгаре рождественский бал с танцорами в викторианских костюмах. Это все настолько чарующе, что я на мгновение забываю, зачем я здесь.

Я вижу облегчение на лице Тихомирова. С противоположной стороны бенуара в ложе покрупнее и куда роскошнее, увешанной бархатистыми золотыми кисточками, сидят Стечкин и Лой. У Стечкина вид непроницаемый, а Лой, похоже, задремал.

– Ждите здесь, – шепчет Тихомиров.

Он возвращается через две минуты.

– Все в порядке. На входе в президентскую ложу дежурят два вооруженных офицера. Туда никому не проникнуть.

Я киваю. Я изнурена. С каким удовольствием я бы сейчас закрыла глаза и отдалась течению музыки, но в душе продолжаю гадать – как наверняка и Тихомиров: где может быть Оксана? Если мы с Чарли – лишь отвлекающий маневр, в чем же тогда состоял основной план?

Первый акт подходит к концу, занавес опускается, и в зале загорается свет. Напротив нас Стечкин встает и куда-то уводит Лоя.

– К президентской ложе примыкает частная гостиная, – говорит Тихомиров. – Там их никто не потревожит.

– Наверняка им есть о чем поболтать.

– Не то слово, – утомленно улыбается он, закатывая глаза.

Мы остаемся на своих местах. У Тихомирова одна из телефонных линий всегда свободна для связи с его офицерами, но им нечего ему доложить. Он притопывает ногой и, наконец, встает.

– Может, пройдемся?

– Конечно.

Мы выходим из ложи и начинаем пробираться по длинному узкому полукруглому коридору. Идем мы долго: здесь людно, причем некоторые из зрителей весьма немолоды. На полпути натыкаемся на администратора, который что-то говорит в телефон раздраженным тоном.

– Что-то случилось? – спрашивает Тихомиров.

– Ничего особенного. Зрительница заперлась в туалетной кабинке и вырубилась – скорее всего, пьяная.

– Где?

– Внизу, в женской уборной.

– Отведите нас туда. Быстрее.

Услужливый администратор ведет нас по лестнице в фойе, где его поджидает встревоженная женщина из персонала.

– Покажите, – говорит Тихомиров.

В уборной Тихомиров, особо не церемонясь, проталкивается сквозь очередь. По местной трансляции передают звонок и объявляют, что второй акт «Щелкунчика» начнется через пять минут. Мы добираемся до запертой кабинки, и Тихомиров, надавив широким плечом на дверь, выламывает задвижку. Внутри на полу в обмякшей позе сидит молодая женщина. С виду она не из бедных, у нее утонченные черты и модная стрижка, на лице – минимум косметики. Мы с администратором стоим позади Тихомирова, который подносит нос к ее рту и приподнимает ей веко. По трансляции объявляют, что осталось три минуты.

– Она не пьяна, и это не передоз. – Он обыскивает карманы. – Причем у нее ни сумки, ни денег, ни документов. Вы ее узнаете?

– Нет, – отвечаю я. – Впервые вижу. – И это чистая правда.

Но кое о чем я все же умолчала: черные джинсы, серый свитер и серо-черная камуфляжного цвета куртка «Монклер» на женщине – все это идентично одежде, в которой с утра ушла Оксана. Только бы дурнота и слабость, которые я сейчас испытываю, не отразились на моем лице!

Звонок оповещает, что осталась одна минута, и Тихомиров хмурится.

– Как вы тогда сказали?

– Когда?

– Десять минут назад. О Стечкине и Лое.

– Что у них… есть о чем поболтать?

– Именно. Именно! – Он вскакивает на ноги, игнорируя женщину на полу и администратора, и бежит к выходу, таща меня за собой. – Скорее, Ева! Бегом!

Мы пробиваемся сквозь толпу в золоченом фойе, взбегаем по лестнице мимо капельдинеров и продавщиц программок и влетаем в коридор с дверями в ложи. Сейчас он практически пуст, все зрители уже расселись по своим местам. В правом конце коридора у входа в президентскую гостиную и ложу стоят два объемистых офицера ФСБ. Завидев Тихомирова, они отдают ему честь.

– Никто не входил, товарищ генерал, – говорит один из них. – Ни единой души.

– Это неважно! – рявкает Тихомиров. – А кто-нибудь выходил?

– Только переводчица.

– Черт! Открывайте двери.

Мы вчетвером врываемся в гостиную. Она – ярко-алая, с шелковым потолком в форме шатра. На столе для напитков стоят открытые бутылки шампанского и виски, рядом со столом – три обитых шелком стула. Два стула пусты, на третьем сидит Валерий Стечкин. Он мертв, его шея неестественно вывернута вбок, а рот широко разинут – словно жуткая маска наигранного наслаждения. Тело американского президента установлено на четвереньки напротив российского коллеги. Шея у Лоя тоже свернута, а лицо трупа уткнулось в пах Стечкина. Несколько долгих секунд мы вчетвером смотрим, не веря глазам, на последнюю и самую великую работу художницы, некогда творившей под именем Вилланель.

– Найдите ее, – шепчет Тихомиров офицерам. – Схватите долбаную переводчицу.