Умышленная задержка

Я не могла усмотреть ни малейшего сходства между Ньюменом и его группой оксфордских англокатоликов, ведущими аскетическую жизнь в своем литтлмурском убежище, и сэром Квентином с его сборищем психопатов. Ньюмен действительно подвергался настоящим религиозным и политическим гонениям за свои взгляды; верно и то, что возникавшему у него ощущению преследования не всегда находилось объяснение. Никаких других точек сближения между Ньюменом и шарагой с Халлам-стрит не имелось. Я сказала Дотти:

— Можно подумать, что Квентин Оливер только и знает две книги — «Оправдание» Ньюмена да моего «Уоррендера Ловита». Он одержимый.

— Он считает тебя ведьмой, злым духом, ниспосланным, чтобы сообщить его жизни новые смыслы. Он призван обращать зло в добро. По-моему, в его словах глубокое содержание, — сказала Дотти.

— Во всяком случае, можешь поставить чайник, — сказала я, — я еще не завтракала.

Она налила чайник и поставила на газовую конфорку.

— Все поедут в Нортумберленд, кроме меня.

— Тебе, разумеется, придется остаться и осчастливить Ревиссона Ланни, — сказала я.

— Лесли был тут вчера вечером?

— Мое дело, — сказала я.

— Но мой муж, — возразила Дотти. — Мой собственный.

— Ну и сдавай его напрокат с почасовой оплатой.

— Жаль, что я не поеду в Нортумберленд, — сказала Дотти. — Сэр Квентин всех обзвонил в срочном порядке. Все едут. Мне звонила Мэйзи. Она едет. Отец Дилени…

— Давно я не слышала такой приятной новости, — сказала я. — А как с Эдвиной?

— Нет, ее не берут. Она останется в Лондоне с сиделкой. Заодно могу тебе сообщить, если ты еще не в курсе, что ей нечего завещать после своей смерти.

Не знаю, что подтолкнуло меня сказать это, но в ту минуту я подумала о своем персонаже, старухе Пруденс, которая унаследовала состояние Уоррендера:

— Она может пережить сына и унаследовать все его имущество.

— Ох, уж этот твой «Уоррендер Ловит», — заметила Дотти, заваривая чай.

— Ты принимаешь «Декседрин»? — сказала я.

— Нет, перестала. Врач запретил. Вообще-то я поэтому и не могу поехать в Нортумберленд. Сэр Квентин меня не возьмет.

— А Берил Тимс едет с ними?

— Конечно. На церемониях она выступает в роли первосвященника. Они отбывают в эту самую минуту. Не знаю, что и делать.

— Забыть их, — сказала я.

— Это ты легко забываешь.

— Нет, не легко. Когда-нибудь я напишу обо всем этом.

Мне вспомнился Челлини:

«Все люди всяческого рода… должны бы… своею собственною рукою описать свою жизнь…»

— Ты уже написала, — сказала Дотти, брякнув чашкой о блюдце. — Ты же знаешь, что твой «Уоррендер Ловит» — целиком про нас. Ты все это предвидела.

Когда она собрала вязанье и ушла, я открыла восхитительное «Оправдание» Ньюмена на нужной странице:

«…и понял, как обязан поступить, хотя меня равно пугало и само деяние, и вытекающее из него разоблачение. Я должен, сказал я, представить в истинном свете всю мою жизнь: я должен показать, каков я есть, чтобы можно было увидеть, кем я являюсь, и убить призрак, что бормочет моими устами. Хочу, чтобы меня знали как человека из плоти и крови, а не как пугало, обряженное в мои одежды…»

И положила книгу на стол рядом с моим Бенвенуто Челлини:

«Все люди всяческого рода, которые сделали что-либо доблестное или похожее на доблесть, должны бы, если они правдивы и честны, своею собственною рукою описать свою жизнь…»

Заглядывая то в одну из них, то в другую, я восхищалась обеими. И думала, что в свое время, когда месяцы, разделяющие осень 1949 года и лето 1950-го, отойдут в далекое прошлое, а за плечами у меня будет нечто «похожее на доблесть», я предам все это печати. Известия, принесенные Дотти, привели меня в состояние пронзительной радости. Мне требовалась работа, а моему роману — издатель. Но с отбытием «Общества автобиографов» я почувствовала, что наконец-то от него избавилась. Хотя на самом деле я еще не отделалась от сэра Квентина и его мелкотравчатой секты, но в нравственном смысле они уже находились вне меня, принадлежали объективной действительности. Когда-нибудь я о них напишу. Если же вдуматься, то в том или ином виде, нравилось это мне или нет, я с той поры и писала о них — тростнике, пошедшем на сырье для моих творческих заготовок.

12