Унесенные бездной

Четким убористым почерком намечен по пунктам "Личный план" на день, неделю, месяц. "Подготовиться к собранию". "Налечь на английский"...

И вдруг рядом такие неожиданные, такие романтические строки: "Пусть мы встретимся не скоро, пусть разлука и тоска!.." Это, видимо, он сочинял письмо Ире. Они часто в стихах переписывались.

Расписание экзаменов зимней сессии, а рядом оценки: начертательная геометрия - 5, высшая математика - 5, история КПСС - 4..."

...Судя по дневнику, курсант Лячин весьма тяготел к искусству. Во время увольнительных старательно ходил в театры и музеи - в Волгограде таких нет, надо успеть за пять училищных лет взять от Питера все. В одном только оперном театре (бывшей и снова воскресшей "Мариинке") прослушал едва ли не весь репертуар. И с привитой уже доскональностью помечал в своем "вахтенном журнале": "Арии, которые особенно тронули - "Скорбит душа" ("Борис Годунов"), "Ни сна, ни отдыха измученной душе" ("Князь Игорь"), "Мне все здесь на память приводит былое..." ("Русалка")".

"В конце списка, - свидетельствует журналистка, - какая-то странная запись: "Взлетаешь к небу и вдруг неожиданно камнем вниз..." О чем это он?

Не совсем спокойно, чувствуется, было на душе юного морехода. Что беспокоило?

А вот и разгадка на другой странице. Опять строчки в столбик, как заклинание:

Только ты пиши мне чаще,

Только помни обо мне!..

Опять обращение к ней, к светлоглазой девушке Ире, с косой ниже пояса, чья фотография наклеена на первой странице дневника... Спустя много лет Геннадий Лячин признается, чуть смущаясь, одному из журналистов: "Ирина - моя первая и единственная любовь..."

А в это время Ирина Глебова училась в Московском институте стали и сплавов. Они не только переписывались, но и встречались. То она к нему в Ленинград вырывалась, то он к ней в столицу.

А однажды, приехав в Волгоград на каникулы, заявили родителям: "Хотим пожениться". Ему было 20, ей - 21 год.

- Я тогда поставил им два условия: чтоб Гена на свадьбе был в форме и чтоб до окончания учебы у них не появились дети, - сказал Юрий Николаевич.

Приказ был выполнен".

Вот они на свадебном фото двадцатипятилетней давности: он - рослый, худощавый, буйноволосый - в белой форменке (на ней весьма почитаемый моряками жетон "За дальний поход" и знак "Отличник ВМФ"), она - в белом платье с газовой фатой, с букетом роз в левой руке, правая - отдана Геннадию, он надевает обручальное кольцо, то самое, которое Ирина Юрьевна носит и поныне, только теперь уже, увы, по-вдовьи...

Своего первенца лейтенант Лячин назвал в честь тестя - Глебом. Пусть не совсем его именем, но так, чтобы старая моряцкая фамилия, не исчезла, чтобы сын, Глеб Лячин, был не только кровной связью двух семейств, но и духовной. Не зря говорят, что в имени человека заключен и код его судьбы. Глеб Лячин стал моряком-подводником уже в третьем поколении.

В подводники курсанта Глеба Лячина посвящал сам отец да ещё на своем корабле, на "Курске". Редкое ныне отцовское счастье - иметь не просто продолжателя рода, но и наследника дела, преемника. Надо видеть улыбку, с какой он вручает сыну в центральном посту шуточное удостоверение, как по-мужски, по-дружески дает он ему морского "краба" - растопыренную пятерню для настоящего флотского рукопожатия. Потом они сфотографировались наверху - на мостике атомного крейсера - плечом к плечу, оба в черных подводницких пилотках, Глеб - в отцовской куртке-"канадке". За их широкими плечами - Баренцево море. То самое, что станет одному из них могилой, другому - купелью...

Когда я увидел этот фотоснимок, у меня мурашки по коже пробежали. Ведь Глеб в том походе вполне мог быть вместе с отцом. Не зря и слух такой прошел - отец и сын вместе принимают муки в затопленной подводной лодке. Но слух, по счастью, не подтвердился.

И от второго снимка мороз пробрал: Геннадий Лячин полулежит со скрещенными на груди руками, а над головой у него белый нимб, а за спиной ангельские крылья... Глаза закрыты. Полусидит в командирском кресле "Курска". Сразу не понял в чем дело, решил - экое кощунство! Кто же это так подшутил?

Да свои же офицеры и подстроили. На флоте говорят: "Командир это человек, который мгновенно засыпает от усталости и тут же просыпается от чувства ответственности". Это и о Лячине сказано. Прикорнул он на походе, не вставая с кресла, тут-то его и подловили - быстро вырезали из старой штурманской карты крылья и нимб, пристроили и штурманским же фотоаппаратом, предназначенным для фиксации через перископ торпедированных целей, сняли.

Надо заметить, не каждый командир "термоядерного исполина" позволит такие шуточки. Но у Лячина хватало чувства юмора, и только это подвигло лодочных юмористов на "комбинированную съемку". Проснулся, сам потом немало смеялся над "Спящим ангелом".

Ангелом он, бывший боксер, конечно, не был. И нимб ему - пророчески был выдан авансом: за великое мученичество...

Он был высоким и весомым - ровно 105 килограммов. В отсеках командира звали "Сто Пятым".

- Полундра, Сто Пятый идет!