Унесенные за горизонт

- Расскажите о вашем муже, - обратился он ко мне. - Конечно, если это вам не тяжело.

- Нет, отчего же? Я вспоминаю о нем как самом светлом и чистом, что досталось мне в жизни и что так безжалостно было отнято судьбой! Начну с его стихов, посвященных мне:

Щепоткою расцвеченной сирени
Глаза твои я не могу назвать.
Любимая! В них слишком много тени
Безумств, ума и мыслей невпопад.

Я запнулась, вспомнив последующие страстные строки стихотворения. Сделалось как-то неловко читать их вслух. Иван Васильевич, заметив мое состояние, подумал, что я забыла продолжение.

- Нет, не забыла, но лучше прочтите их про себя, - сказала я и протянула ему текст, который всегда носила с собой.

- С удовольствием, но разрешите все-таки прочитать вслух:

Щепоткою. О, это было б грубо.
В щепотке нету нежности любви.
Когда же в кровь сцелованные губы
В твоих глазах, как жизнь, отражены,
Тогда ничем: ни кистью и ни словом
Не передать горячий их испуг,
Тогда нельзя сознаньем бестолковым
Понять всех чувств меняющийся круг.

- Как прекрасно это состояние выражено, — тихо проговорил Иван Васильевич и продолжил чтение «комментариев», в которых не совсем удачный юмор явно свидетельствовал о застенчивости их автора.

Губы! С которых хочется...

Пить поцелуй и видеть ДНО...

Губы, в которых таятся головокружительные пропасти беспамятства и недосягаемые для непосвященных вершины торжества.

- Не надо, не надо вслух, - смущенная попросила я.

Почему же? - удивился Иван Васильевич, - ведь это так прекрасно и верно

Хороший друг

В конце июля я уже старательно готовилась к экзаменам в вуз. Литературой занималась в библиотеке «Москопищепромсоюза».

Надя Ушакова, красивая, живая и остроумная, всегда хорошо одетая, что в те времена бросалось в глаза, быстро и ловко расставляла на стеллажах книги, сданные читателями. Я же, по праву подружки, сидела за высоким барьером и, невидимая из читального зала, - на самом деле, небольшой комнаты с четырьмя столами - корпела над толстенным Белинским. Надя расставила книги, подошла к барьеру и с кем-то поздоровалась. Ей ответил такой звучный и красивый баритон, что, не дочитав предложения, я тут же отодвинула книгу и выглянула из-за барьера.

Посреди зала стояли двое молодых людей. Тот, что отвечал Наде, поразил какой-то нездешней красотой. Высокий, широкоплечий; на крупном, будто написанном нежной акварелью лице - ярко-красные губы. Черные волнистые пряди, разбросанные по высокому лбу, удивительно гармонировали с распахнутой курткой из черного бархата, а рубашка слепила белизной. Дополнял это великолепие не какой-нибудь обыкновенный галстук, а газовый бант вокруг шеи - тоже черный.

Привычным движением близорукого человека он надел очки и, придерживая пальцами дужку, уставился на меня.

- Илюша, Арося, познакомьтесь с моей подругой, - спохватилась Надя, заметив мой интерес к ее собеседникам. - Она готовится в вуз. Хорошо бы ее тоже вовлечь в наш кружок.

Первым подошел худой юноша и протянул руку;

- Винников.

- Нечепуренко, - так же официально представилась я.

Красавец приблизился к барьеру и снял очки; увидев узкие, ярко-синие глаза, я сразу вспомнила свое невзрачное платье, исхудавшее после недавнего аборта [19]бледное лицо, гладко затянутые в незамысловатый пучок на затылке волосы - и успела подумать, что этот принц не для меня, хотя я вполне годилась на роль Золушки, правда, с большим жизненным опытом.

- Арося, - назвался этот «рафаэлевский», по моему определению, человек. Я вяло пожала его руку:

— Рая [20].