Унесенные за горизонт

Как-то проходило у нас одно дело с мальчишкой, карманным вором. Обвиняемый значился по домашнему адресу. В суд явились все, кроме обвиняемого. Дело было мелкое, решено было его рассмотреть, обвиняемому дали условно 6 месяцев. И вдруг через несколько месяцев поступает к нам запрос от прокурора, не числится ли за нами подследственный такой-то - в ожидании суда в Бутырках он «объявил голодовку». Я, памятливая на фамилии, сразу же стала уверять Ивана Алексеевича, что такое дело проходило. Подняли его и обнаружили, что в сопроводительной бумаге из милиции не было ни слова о том, что парень арестован и заключен в Бутырки, - а мы- искали его по домашнему адресу! Уже вечерело, но Иван Алексеевич отсек взглядом все мои протесты и отправил в тюрьму с выпиской об освобождении. Там я разыскала паренька - его, ослабевшего от голода, при мне перевели из камеры в госпиталь, чтобы перед освобождением подлечить последствия голодовки.

В тюремном дворе я перепутала двери и заблудилась. Попросила охранника помочь. Он спросил, как я здесь оказалась. Выслушав объяснения, засмеялся:

- Попасть к нам просто, а вот выйти... - и, взяв меня под локоть, любезно проводил к выходу.

А летом 1927 года меня направили работать в Павшинский народный суд. Я стала взрослой, и Бирюлево вдруг - так мне тогда казалось - сделалось прошлым.

На следующий день мы вновь встретились у стен Кремля.

- Вы ни словом не обмолвились о своей личной жизни, - сказал он. - Я даже не знаю, замужем ли вы?

- Мой муж погиб в тридцать восьмом. У меня двое детей, и есть человек, с которым мы собираемся пожениться. Сейчас он на военной службе, в Ташкенте.

- Мусатов?

- Вы подсмотрели, кому я отправляю переводы?

- Есть такой грех, но поверьте, случайно!

- Верю, - засмеялась я. - Как только все вернутся на свои места, в особенности ваша жена, наша дружба развеется как дым.

- Почему вы так думаете?- он схватил меня за руку, - Лена - чудесный человек, она вас полюбит, - сказал так и смутился.

В этих словах я услышала прекрасную характеристику жены, и мне вдруг сделалось тоскливо.

- Может, вы боитесь, что дружба со мной не понравится Мусатову?

- Почему боюсь, я человек независимый и самостоятельный. И все еще решаю вопрос, быть или не быть нам вместе.

- Вот и хорошо, - явно обрадовался он. - А теперь побежали в цекаопасную зону, а то опоздаем!

Так мы называли Старую площадь, на которой уже стеснялись появляться вместе, в особенности под руку. Сотрудникам ЦК, знавшим нас, наши фамильярные отношения явно не нравились.

А мы уже не могли обходиться друг без друга.

На следующий день наша послеобеденная прогулка не состоялась: в отделе было длительное совещание с учеными. Вместо обеда - чай с бутербродами прямо в зале заседаний.

Сотрудники, милостиво отпущенные притомившимся Сергеем Георгиевичем, быстро разошлись, а я осталась, чтобы перечитать записи выступлений и привести в порядок протокол. Когда за мной захлопнулась тяжелая дверь подъезда, была уже ночь. Я сделала несколько шагов по направлению к метро, как вдруг меня схватили за руку. Я испуганно обернулась.

- Я ждал вас, — тихо сказал Иван Васильевич, - целый день мы были вместе, а вы даже не взглянули на меня. Вы обиделись?