Унесенные за горизонт

На другой день после похорон в сопровождении моей мамы, отца Ароси и Сони Сухотиной я стояла на платформе Курского вокзала. Соня везла подарок от издательского коллектива - детскую коляску и огромную куклу для Сонечки. И тут произошел инцидент, окончившийся моими бурными рыданиями - впервые после известия о несчастье с Аросей: нас не пустили в вагон с коляской, потребовали сдать ее в багаж. Уехали следующим поездом. Но рыдания из-за такого, в сущности, пустяка как будто вернули меня в жизнь..

Часть 3. Свободная женщина

Зазвучал сигнал воздушной тревоги. Пришлось спускаться в метро и вновь шагать по рельсам к «Охотному ряду», чтобы уже оттуда идти к моему дому на улице Станиславского. Я уговаривала Ивана Васильевича сразу отправиться домой, к заставе Ильича, где он жил у родителей, но тот категорически отказался

   —  Такой чудесный вечер, — сказал он, когда мы поднялись из метро на улицу,- разве вам не хочется еще погулять?

А я, конечно, хотела, и очень. Но гулять после комендантского часа было опасно, поэтому мы просидели до утра в маленьком скверике.

Иван Васильевич рассказывал о последних достижениях науки, об отсталости в философии, не учитывающей развитие естествознания, о том, что пренебрежение к западной науке обернется для нас большим злом и что они с Сергеем Георгиевичем Суворовым будут непременно эти вопросы ставить перед ЦК. Я внутренне восхищалась смелостью, звучавшей в его высказываниях, а еще - поразительной способностью объяснять самые сложные теории так просто и доступно, что я начинала казаться себе очень умной и невольно вырастала в собственных глазах.

Арося второй

В Кучино все напоминало об Аросе: ковер, который он вешал на стену и пришиб молотком палец; промазанные трещины в печке - руки у Ароси были испачканы глиной, я наклонилась, чтобы поцеловать его, а он, дурачась, подвесил мне на нос глиняную кляксу; вот аккуратно завернутые в газету осколки моей любимой китайской вазы, разбитой при переезде - Арося собирался достать какой-то специальный клей, но теперь эту вазу не склеит никто и никогда. В заботе, которой меня окружили мама, Иосиф Евсеевич и Соня Сухотина, было что-то трогательное и фальшивое одновременно. Все говорили тихо, опуская и скашивая в сторону глаза, передвигались неслышно, все время предлагали то поесть, то попить, отчего временами хотелось запустить тарелкой в стену Трудно было смотреть в глаза детям, особенно Сонечке - правды они пока не знали. Ребенок в животе вел себя тихо, как будто отсыпался после выпавших ему потрясений - так, иногда шевельнется, словно укладывается поудобней.

Я провела в Кучино два дня и, не слушая уговоров, сбежала в Москву. Остановилась у свекра на Даниловской; в Колокольниковом, казалось мне, все еще стоял накрытый к ужину стол, а может быть, уже и нет, я не знала - кто-то же заходил туда за Аросиными вещами, в которых его потом похоронили...

Как прожила эту неделю, не помню.

Ребенок родился первого марта, на месяц раньше срока. Родился очень быстро - спасибо, роддом был недалеко.

- Ребенок здоровый, хоть и преждевременный, - услышала я, очнувшись, женский голос.

- Ошибка, - возразил мужской, - он весит три шестьсот.

- У этой матери все дети очень крупные, - ответил женский.

Когда попала в палату, услышала слова няни - она махала шваброй под кроватями и разговаривала сама с собой:

- Преждевременный - не страшно, плохо, что восьмимесячный, такие долго не живут.

От этих безжалостных слов заплакала.

Принесли кормить очень красивого мальчика, с черной кудрявой головкой и синими-синими глазами. Это была маленькая копия отца.

- Арося, Арося, - шептала я всякий раз, давая грудь, и неожиданно облегчающие слезы проливались у меня из глаз.

На тумбочке стояли цветы - их передали друзья из издательства.