Уничтожить

Почему она говорит ему такие вещи? Раньше за ней ничего подобного не водилось. Ему следовало бы ответить: “Да, дорогая, у тебя потрясающая попа”, а лучше даже так: “Да, дорогая, я всегда обожал твою попу”, но куда ему. Он уже очень давно не видел ее попу, но отлично помнил ее и сразу почувствовал, положив на нее руку в ту ночь в Сен-Жозефе, что она почти не изменилась, а своим рукам он полностью доверял. Он сразу понял, что у него вот-вот встанет, и тут ему тоже следовало бы что-нибудь сказать. Например, будь они героями современного американского триллера, он бы бросил ей: “Перестань, ты меня возбуждаешь” – с глупым заговорщическим смешком. В действительности же он всего-то сдержанно хмыкнул и разъединился, ему тоже не вредно поработать над собой.

Бальзак упустил еще одну страсть, а именно материнскую любовь, подумал он сразу после того, как попрощался с ней. С другой стороны, он, как ни странно, описал отцовскую любовь, хотя это гораздо более редкий случай, и тут канадец вряд ли стал бы ему перечить. Их с Сесиль отец и отец Присциллы яркие тому примеры, но все же им далеко до такой жести, как отец Горио.

Остаток ночи он провел за чтением, пусть и не Бальзака, он поискал на полках что-нибудь философское, решив, что оно будет уместнее. К сожалению, у него оказалось не так много философских трудов, десятка полтора, не больше, и, похоже, это были скорее философы-простачки примирительного толка. Сам он всегда чувствовал себя более или менее свободным от вышеперечисленных страстей, которые философы прошлого почти единодушно осуждали. Он всегда смотрел на мир как на место, где ему не следовало бы находиться, но он не спешил покидать его, просто потому, что не знал другого. Возможно, ему следовало бы родиться деревом или черепахой, на худой конец, в общем, кем-то менее суетливым, чем человек, кем-то, чье существование не столь изменчиво. Ни один философ, судя по всему, не предлагал такого решения, как раз напротив, все они, казалось, сходились на том, что нужно принять удел человеческий “со всеми его ограничениями и величием”, эту фразу он вычитал однажды в какой-то статье гуманистического толка; некоторые выдвигали отвратную идею, что в нем следует усматривать и определенную форму достоинства. Lol, как выражается молодежь.

Когда ему наконец удалось заснуть, послав этих убогих философов куда подальше в их небытие, над парком Берси уже занимался рассвет. Ему приснились два голландских автостопщика на обочине какого-то шоссе на Корсике, ведущего, вероятно, к перевалу Бавелла, они с Прюданс там побывали, когда проводили отпуск на Корсике, и, кстати, эти молодые люди, хоть им явно не больше двадцати и волосы у них до ужаса светлые, то есть они ничуть на них с Прюданс не похожи, вроде бы выступали в их роли. Тут он понадеялся, что ему сейчас покажут эротические сцены, и они, как знать, обретут даже свои настоящие лица, ему даже почудилось, что он заново переживает какие-то мгновения того отпуска на Корсике, потрясающе эротичного, несомненно самого эротичного периода его жизни. К сожалению, ничего подобного не произошло, управлять содержанием снов наверняка невозможно, ему, по крайней мере, это не удается.

Вместо этого перед ним, точнее, перед игравшим его молодым голландцем, остановился красный спортивный автомобиль, Прюданс же, как назло, отправилась набрать воды неподалеку. В автомобиле сидели два итальянца, близнецы лет сорока, с темными, почти иссиня-черными волосами и гипнотическими, делаными улыбками, они одновременно посмотрели на него двусмысленным, манящим взглядом. Он не смог устоять, забрался на заднее сиденье автомобиля (вероятно, “феррари”, с откидным верхом, сзади ему было тесновато, сиденья такого размера подошли бы разве что для маленьких детей), и они тут же рванули с места. В эту минуту девушка, изображавшая Прюданс, вернулась с полной флягой в руке; она принялась панически размахивать руками ему вслед; близнецы разразились неприятным нервным смехом.

Вскоре перед девушкой остановилась другая машина, на сей раз почти наверняка “бентли-мульсан”, и она села в нее. Несмотря на летнее пекло, в салоне, обшитом русскими мехами, было холодно, почти морозно. Водитель с внешностью герильеро явно привык обращаться с оружием, а вот старик, ждавший ее на заднем сиденье, производил впечатление смертельно усталого и прямо по-декадентски утонченного человека. Тогда псевдо-Прюданс рассказала ему, что произошло; престарелый декадент встревожился и решил, что пора действовать.

– Они ведь опасны, да? – спросил он своего водителя.

– Чрезвычайно опасны, – подтвердил тот.

Проехав несколько километров, они увидели красный “феррари”, припаркованный у извилистой тропинки, терявшейся у вершины горы. Водитель тут же остановился неподалеку. К изумлению псевдо-Прюданс, старик, выйдя из лимузина, оказался в облегающем прорезиненном комбинезоне черного цвета, вполне подходящем для рукопашного боя; но это мог быть и водолазный костюм; на поясе у него висел кинжал длиной сантиметров тридцать, с острым как бритва лезвием.