Уничтожить

Он остановился посередине моста Берси. Слева от него было Министерство экономики, за ним, чуть дальше, виднелись часы Лионского вокзала; справа простирался парк Берси. Все-таки его жизнь протекала в ограниченном пространстве, подумал он, и так оно и будет до самого ее конца, потому что за его спиной находится больница Питье-Сальпетриер, где, по всей вероятности, и наступит ее финал. Как все-таки это странно! Ужасно странно. Еще три недели назад он был нормальным человеком, мог испытывать влечение, строить планы на отпуск, предвкушать долгую и, как знать, счастливую жизнь, да, он мог предвкушать ее теперь, с тех пор как вновь обрел Прюданс, он всегда любил ее, и она тоже всегда его любила, сейчас это стало очевидно. А потом несколько медицинских консультаций – и все рухнуло, капкан захлопнулся, капкан уже не разожмется, напротив, боль от его укуса будет ощущаться все острее, опухоль продолжит пожирать его плоть до тех пор, пока не покончит с ним. Его выбросило на какую-то непонятную крутую горку, спуск с которой неминуемо ведет к смерти. Сколько времени ему осталось? Месяц? Три месяца? Год? Надо узнать у врачей. А потом наступит небытие, небытие окончательное и бесповоротное. Он ничего больше не увидит, ничего больше не услышит, ни к чему больше не прикоснется, ничего больше не почувствует, больше никогда. Его сознание полностью исчезнет, и будет так, словно он никогда и не существовал, его плоть сгниет в земле – если только он не предпочтет более радикальный вариант уничтожения – кремацию. А мир никуда не денется, человеческие существа будут спариваться, испытывать желания, преследовать свои цели, лелеять мечты, но все это будет происходить без него. Он оставит слабый след в памяти людей; а потом и этот след тоже сотрется. И он вздрогнул от внезапного приступа ненависти к Сесиль и ее идиотским верованиям. Паскаль прав, как всегда: “Потом бросают горсть земли на голову – и дело с концом”.

Пока что надо поскорее поговорить с Прюданс, откладывать больше нельзя. К счастью, сегодня пятница, он плохо представлял себе, как сообщить ей это в будний день, зная, что утром ей на работу; он плохо представлял себе, как сообщить ей это и в субботу; по правде говоря, он вообще плохо представлял себе, как ей это сообщить; но куда денешься.

4

Ему удалось поговорить с ней только в воскресенье, ближе к полудню, потому что утром они занимались любовью дольше, чем обычно, и он доставил ей, он твердо в это верил, больше удовольствия, чем обычно, но ставки теперь были уж очень высоки, тут требовался бы какой-то абсолютный, теллурический оргазм, оргазм, который сам по себе мог бы оправдать целую жизнь, то есть требуется нечто, чего не существует, разве что в романах Хемингуэя, он вспомнил один на редкость дурацкий пассаж в “По ком звонит колокол”.

Он говорил долго, подробно, больше десяти минут, ничего не скрывая от нее, даже не пытаясь соврать. Она сидела поджав ноги в постели, опираясь на подушки, и слушала его, не произнося ни слова. Она не разрыдалась, да и вообще почти никак не отреагировала, лишь несколько раз странно взмахнула правой рукой, словно бессильно ударяя в пустоту, и еще время от времени вдруг начинала тяжело дышать. Когда он закончил, она помолчала еще пару минут, потом повернулась к нему и сказала очень сухо, почти враждебно:

– Тебе надо получить второе мнение. Мнение другого врача.

– Какого врача?

– Не знаю. Позвони Брюно.

– Почему Брюно? Он ничего не смыслит в медицине.

– Он же поговорил с министром здравоохранения по поводу твоего отца; они знакомы, у них хорошие отношения. Он-то должен знать, кто у нас лучший в этой области; ну, хочется думать, что министр здравоохранения кое-что смыслит в здравоохранении.

– Да, ты, наверное, права.

– Звони прямо сейчас.

– Сегодня воскресенье.

– Я знаю, что сегодня воскресенье. Звони прямо сейчас.

Он успел забыть, в каком ритме работает Брюно, но тот перезвонил ему почти мгновенно, молча выслушал его и сказал:

– Я должен поговорить кое с кем и дождаться ответов. Дай мне пару часов.

Они ждали его звонка и смотрели на канале Arte архивные показы “Воскресения Мартена”. Жак Мартен, один из грандов французского телевидения второй половины двадцатого века, превратился уже в народное достояние, им неизбежно станет и Мишель Дрюкер, даже еще быстрее, буквально в первые несколько недель после смерти.

Брюно позвонил ровно через два часа.

– Завтра в десять утра ты записан на прием к профессору Бокобзе, он лучший в Европе специалист в области хирургии рака полости рта. Он принимает в Институте Гюстава Русси в Вильжюифе. Доктор Наккаш – это ЛОР, к которому ты ходил, да? – пошлет ему твою медкарту по мейлу сегодня во второй половине дня.

Поль выехал с трассы А6 у проспекта Президента Альенде, свернул на улицу Марселя Громениля и с нее уже на улицу Эдуара Вайяна, где и находится институт.