Уничтожить Париж

— Тогда какого черта торчат здесь? Убирайтесь, пока никто не выдумал повода для ареста!

Гауптман свирепо повернулся к Генриху и Петеру; те вышли из помещения так быстро, что казалось, позади них поднимаются тучи пыли. Я с удовольствием отметил, что они не стали заявлять о своих гестаповских правах при встрече с человеком такого калибра. Потом он обратил ледяной взгляд на Барселону.

— Что с твоим мундиром, фельдфебель?

Барселона опустил на себя взгляд и торопливо застегнул две верхние пуговицы. Гауптман кивнул.

— Чтоб я больше таким тебя не видел. Небрежность в одежде ведет к небрежности во всем прочем. Будь добр, доложи о моем прибытии.

— Слушаюсь. Какую фамилию назвать?

— Гауптман Эберсбах. Меня ждут.

Барселона скрылся. Мы продолжали стоять навытяжку, пока он не вернулся с молодым лейтенантом, беспокойно семенившим следом.

— Герр гауптман Эберсбах! Генерал ждет вас. Соблаговолите пройти сюда…

Слава богу, гауптман соблаговолил, и, едва он скрылся, мы приняли совершенно расслабленные позы. Но через несколько секунд нас снова потревожили. Снова явились Петер и Генрих. Они осторожно заглянули в дверь.

— Тссс! Этот красавчик ушел? Мы принесли вам подарок. Спустились в кухню и нашли ее в шкафу. Подумали, что вам понравится.

— Подумали, что можем распить ее вместе, — добавил Генрих, закрывая за собой дверь.

Подарок, который они «нашли» в шкафу, оказался бутылкой коньяка. Приятно было узнать, что даже гестаповцы иногда могут быть людьми.

— Мы получим по пять лет в Торгау, если нас застукают за пьянством в караульном помещении, — предупредил Барселона, жадно откупоривая бутылку и поднося горлышко к губам.

— Я рискну, — сказал Малыш.

Нечего и говорить, что мы все рискнули. Если возникает реальная возможность выпить и гипотетическая вероятность получить за это пятилетний срок, у разумного человека выбора нет. Бутылка ходила по рукам; тем временем один из нас подслушивал у замочной скважины, не идет ли кто-нибудь.

— Будь я проклят, если понимаю, зачем нас направили сюда, — недовольно сказал Порта. — Они весь день только и говорят о взрывчатке.

— Ну и что? — спросил Петер, открывая пачку американской жевательной резинки и всеми силами стараясь походить на американца. — Тебя заботит, о чем они говорят? И охранять их все равно нужно, разве нет?

— Взрывчатка — не мое дело, — сказал Порта. — Если они хотят взорвать этот чертов город, пусть взрывают без нас. Мины вызывают у меня нервную дрожь.

— Париж не взорвут, — сказал Малыш. — Париж не станут взрывать.

— Почему? — вызывающе спросил Петер.

Он сидел, откинувшись на спинку кресла и сложив руки на груди, кожаное пальто было распахнуто. Прежде, чем Малыш сумел привести какой-то убедительный довод в защиту сохранения Парижа, Порта подался вперед и выхватил один из двух пистолетов Петера, торчащих из плечевых кобур.

— Не станут, и все, — неуверенно повторил Малыш.

— Много ты знаешь! Вот когда я был в Катие [119]…

— Кончай трепаться о Катие! — неожиданно крикнул Генрих. — Терпеть этого не могу, надоел хуже горькой редьки!

— Но они об этом не слышали….

— Зато я слышал!

— А что случилось в Катие? — с раздражающей бестолковостью спросил Малыш.

К счастью, прежде чем Петер успел начать долгий и, очевидно, весьма занудный рассказ, Порта привлек его внимание, помахав у него под носом вытащенным пистолетом.

— Эй, товарищ! Хочешь махнуть его на «глизенти» [120]?

— Может быть, — осмотрительно ответил Петер. — Покажи.

Порта достал «глизенти», Петер осмотрел его, подумал и, наконец, согласился. Состоялся торжественный обмен. Мне стало любопытно, понимает ли Петер, что, хотя и стал обладателем одного из лучших пистолетов в мире, найти патроны к нему будет очень трудно. Я готов был сказать ему об этом, но вовремя понял, что Порта вряд ли поблагодарит меня за такое вмешательство.

— Я до сих пор ничего не слышал о Катие, — пожаловался Малыш.

— В другой раз, — сказал Генрих. — Сейчас нам нужно идти.

— Нет, — возразил Петер, — не нужно.

Но мы были вновь спасены от занудного рассказа, — на сей раз появлением Юлиуса Хайде. Он ворвался с обычным служебным рвением, мундир его был безупречен до самой мельчайшей детали, лицо тщательно выбрито и преднамеренно настороженно.

— Что это за щеголь? — спросил Петер, сопровождая Хайде презрительным взглядом.

— Наш живой устав, — объяснил Барселона, словно Юлиуса здесь и не было. — Хочет быть причисленным к лику военных святых. Каждый волосок на его теле приучен стоять по стойке «смирно».

Хайде сверкнул глазами на Барселону, потом одарил Петера и Генриха уничтожающим взглядом. По кожаным пальто и угрожающему виду он, видимо, догадался, кто они, но остался равнодушен. Посмотрел на ходившую по кругу бутылку и, недовольно хмурясь, обратился к Барселоне.

— Прекрасно знаешь, что пить в карауле запрещено!

— Почему бы тебе не заткнуться? — дружелюбно предложил Порта.

— Торгау по тебе плачет! — огрызнулся Юлиус.

— Вот как? Кто же отправит меня туда?

Грудь Хайде раздулась, как резиновый спасательный плот.