Уничтожить Париж

— Болваны! — завопил Порта, явно представляя себе, как его полуторамесячные ужины размазываются колесами грузовика. — Поднимайте ее!

Он выбежал на проезжую часть, крича и размахивая руками; какой-то «кюбель»[133] остановился, едва не уперевшись бампером в свинью. Дверца открылась, и оттуда выскочил гауптман.

— Что это, черт возьми? — крикнул он, пнув свинью.

На выручку снова пришел Гюнтер. Он вышел вперед и молодцевато откозырял. Гауптман, как и большинство людей, был заметно поражен его видом.

— Мы патрулируем улицы. Наше дело обеспечивать машинам беспрепятственный проезд. Эта… эта туша, — он пренебрежительно ткнул носком ноги нашу драгоценную свинью, — была брошена посреди важной дороги французскими партизанами. Наверняка с целью создать пробку и устроить нам дополнительные трудности.

Гауптман с проницательным видом кивнул.

— Наверняка, — согласился он.

И посмотрел на свинью. На лбу его появилась легкая морщинка.

— Куда… э… куда вы несете эту тушу? — небрежно спросил он.

— В комендатуру.

Гюнтер сурово уставился на гауптмана. Порта, понимая, что не он один любит жареную свинину, поспешил добавить, что мы уже доложили о находке туши. Поэтому ее нужно предъявить.

— Конечно. — Гауптман распрямил спину. — Конечно… Отлично, уберите ее с дороги! Побыстрей, вы задерживаете все движение!

Мы поспешно оттащили ее к бордюру, снова взвалили на плечи и пошли своим путем. Казалось, это путешествие не кончится никогда. Большая свинья — самое неудобное для транспортировки животное. Когда мы дошли до бульвара Сен-Мишель, то все были усталыми, раздраженными, ссорились, как дети, обливались потом и пахли свиньей. Старик каждые пять минут замечал, что нельзя нести такое по улицам Парижа, не привлекая к себе внимания, а Хайде вел непрерывный монолог на тему «незачем было и пытаться это сделать». Поскольку оба они не должны были помогать нам, мы пропускали их замечания мимо ушей.

— Впереди двое французских полицейских, — объявил Барселона.

Я посмотрел вперед, но из-за свиньи не мог ничего разглядеть, а поскольку шел вторым, передо мной находилась спина Барселоны.

— Что они делают?

— Ждут, судя по всему. Стоят, поджидая нас… Один расстегивает кобуру. Пистолета пока не вынимает, но, похоже, ему очень хочется застрелить кого-то.

Я хмыкнул. Решил, что, если поднимется стрельба, нам нужно будет укрыться за тушей. Но до этого не дошло. Легионер вышел вперед к первому полицейскому, с дружелюбным видом, небрежно покуривая сигарету.

— Bonsoir, monsieur l'agent![134]

При звуках французской речи полицейский приподнял бровь; потом, увидев на груди Легионера Военный крест, приподнял и вторую.

— Qu'est-ce que c'est que ça?[135] — спросил он, указав на свинью.

— Marché noir confisqué[136], — спокойно ответил Легионер.

Второй полицейский чуть попятился, но продолжал касаться рукой пистолета. Легионер достал пачку сигарет.

— Закурите?

Полицейский заколебался, потом подался вперед, чтобы взять сигарету. Легионер одним молниеносным движением швырнул его наземь. Следом с грохотом упал велосипед. Второй тут же повернулся и покатил прочь, не останавливаясь, чтобы воспользоваться пистолетом, но вскоре его переднее колесо забуксовало на масляном пятне, он перелетел через руль, пробил барьер из предупреждающих огней с объявлением «Объезд» и упал в яму на дороге, уютно свернувшись на дне. Мы бросили объявление поверх ямы и оставили его там.

— Может, воспользуемся велосипедами, — предложил я, — раз уж так вышло?

После обычных споров и агрессивных выпадов мы остановились на способе транспортировать свинью, который даст отдых нашим ноющим плечам. Прикрепили два карабина крест-накрест между велосипедами и положили на них свинью. Двоим из нас было сравнительно просто ехать на велосипедах, придерживая свинью одной рукой, а тем, кто следовал сзади на своих двоих, приходилось бежать, чтобы не отставать.

Улица д'Эколе. К нам медленно приближался транспортер, заполненный служащими полиции вермахта. Старик застонал.

— Еще этого не хватало, — пробормотал он. — С меня хватит!

Мы спрятались в темноте на обочине дороги. Транспортер миновал нас и, проехав еще немного, остановился. Мы не представляли, почему, заметили нас полицейские или нет. Мы могли только ждать и наблюдать.

— Они кого-то ищут, — пробормотал Порта.

— Не удивлюсь, если нас, — сказал Малыш. — Наверно, те фараоны подняли тревогу. Нужно было позволить мне прикончить их.

Где-то поблизости раздалась автоматная очередь. Группа полицейских тут же выскочила и побежала в темноту. Через несколько минут они вернулись, ведя двух парней в наручниках, швырнули их в транспортер и поехали дальше. Такие сцены в то время были в Париже вполне обычными. Ночную войну вели обе стороны, наводя ужас на город. Горожан — и виновных, и нет — вытаскивали из постелей и уводили на допросы и пытки; немецких солдат находили с перерезанным горлом; маленьких детей избивали и расстреливали. Это было начало разгула жестокости, которому предстояло ознаменовать освобождение Парижа.