Уникальная картина мира индивида и ее отображение на тексты: на примере текстов людей, совершивших ряд суицидальных попыток

Глубина и терапевтическая эффективность экзистенциального подхода неизбежно сопряжена с его принципиальной субъективностью, последовательная реабилитация которой в науке происходила на протяжении всего ХХ в. Методологическое противопоставление «классической» и «неклассической» науки было проведено еще Дюркгеймом, благодаря которому под «классической» наукой начало пониматься такое отношение наблюдателя и объекта наблюдения, когда наблюдение не оказывает регистрируемого воздействия на объект, и поэтому наблюдатель может быть исключен из научного описания. «Неклассическая» наука являет собой не столько иной взгляд, сколько изучает другой класс объектов – такой, что наблюдаемый объект меняет свои характеристики вследствие одного того факта, что оказывается наблюдаемым (Мамардашвили). Впервые с этим столкнулись физики при изучении элементарных частиц, а затем, поскольку физические опыты традиционно использовались в качестве неиссякаемого источника продуктивных метафор другими науками, невозможность рассматривать некоторые классы наблюдаемых объектов вне их отношений с наблюдателем была принята как основа в различных областях знания. Экзистенциальный подход в психологии, казалось бы, должен был естественно вписаться в область неклассических научных подходов. Однако этому препятствовало одно важное обстоятельство. В строгих неклассических подходах наблюдатель и наблюдаемый объект имеют различную природу. Физик, наблюдающий элементарные частицы, сам не является элементарной частицей. При экзистенциальном подходе наблюдатель и наблюдаемый объект являются в равной степени людьми, обладая каждый собственной субъективностью, что делает практически недостижимой какую бы то ни было «инструментальность», упираясь в тавтологию: психолог исследует внутренний мир человека, используя в качестве инструмента свой собственный внутренний мир, который он обязан исчерпывающе знать – в противном случае это не инструмент, и который он не может исчерпывающе знать, поскольку у него нет инструмента иного, чем он сам. Одним из способов освободиться от этой логической петли может быть введение искусственного объекта-посредника между внутренними мирами двух людей, такого, что он будет достаточно сложным, чтобы подходить для гомоморфного отображения различных, а желательно, любых внутренних миров, и достаточно «исчерпаемым», наблюдаемым и дискретным для передачи ему функций инструмента. В принципе такой объект имплицитно уже используется – но почти без осознания его инструментальной функции. Это вербальная продукция, текст в его общесемиотическом понимании. Действительно, все представления и переживания относительно внутреннего мира другого человека исследователь получает почти исключительно благодаря вербальной продукции этого человека. Традиция исследования вербальной сферы очень глубока, однако ограничивается в общем случае двумя моделями. «Психологическая модель» делает центром внимания то, что именно говорит данный конкретный человек, почти не фиксируясь на способах «говорения». В развитой системе «лингвистических моделей», напротив, все внимание уделяется «способам говорения», но отсутствует рефлексия над тем, почему именно этот конкретный человек выбрал из множества способов сказать именно этот. А между тем «психологический» и «лингвистический» взгляды соотносятся друг с другом, как парадигматика и синтагматика (Якобсон, Зализняк). Лингвистический интерес к языку сводится в самом широком смысле к кодификации и инвентаризации всех лингвистических явлений, которые есть или имеют право быть, – то есть к построению парадигмы. Психологический интерес в самом широком смысле, напротив, направлен на селекцию и комбинацию конкретных лингвистических явлений – то есть на построение синтагмы. В настоящем исследовании предпринимается ряд последовательных попыток комплексного и осознанного поиска синтагматических факторов, предопределяющих конкретные выборы и сочетания и лежащих в области психологии, с рекурсивным обращениям к лингвистической парадигме. Это позволило выйти за пределы противопоставления «классического» и «неклассического» взглядов, применив к наблюдаемому и к наблюдателю один и тот же инструмент – порождаемые ими тексты. Собственно, в экзистенциальной психологии картина мира пациента всегда открывается благодаря тому, что он рассказывает психотерапевту, и анализируется путем сравнения с собственной картиной мира терапевта, поэтому в таком решении не было бы ничего нового, если бы не два методологических различия: акты раскрытия и сравнения из имплицитных переводятся в статус максимально эксплицированных; экспликация проводится с помощью точных неколичественных методов, исключающих ее произвольность. Эта методология позволяет справиться с проблемой глубокой неопределенности, свойственной экзистенциалистскому «способу говорения», и преобразовать в позитивистски-проясненные такие сложные семантические комплексы, как экзистенциальные смыслы.