Уникум Потеряева

— Да я таких бушлатом по зоне гонял, — сурово отвечал ветеран жизни. — А ты рискуешь, паренек. Я же сказал: страховка надежная. И суток не протянешь. Давай лучше дела решать, а не болтовней заниматься.

Совещание оказалось долгим, и выявило уйму вопросов, подлежащих уяснению. Вот из письма, например, которое Мелита поведала Люське-растопырке, выходит, что клад зарыт был в низине за селом, — именно там видел мужик горюющего над могилою дочери старого барина, оттуда прогнал его грозный казак, вскричав: «Куда прешь?! Пошел прочь, шишига!» Причем здесь тогда портрет? Ведь на нем не видно никаких следов той низины. В чем секрет? Дальше. Что удалось вытянуть от этой Зойки — так это то, что музейный портрет — никакой не подлинник, подлинника никто не видал, а — копия, сделанная специально приезжавшим в имение Потеряевых учителем губернской гимназии. Якобы есть где-то еще одна копия, гораздо искуснее этой, но где — ей лично неизвестно. И вообще она не искусствовед, а историк, в живописи разбирается очень приблизительно.

— Допустим, мы сейчас сконцентрируемся, соберемся с силами — и найдем вторую копию, — расуждал Митя Рататуй. — Что это нам даст?

— Да ничего! — молвил в ответ Крячкин. — К ней, это верно, должен быть еще один ключ, — а его у нас нет. Надо в низину спускаться, это вернее: клады без меток не оставляют.

МПАМБЕ УЕЗДНОГО МАСШТАБА

За долгую дорогу от Емелинска до Малого Вицына Мбумбу Околеле тихонько сжевал две булочки, сунутые ему румяным парнем, и сделался совершенно сыт. Сухомятка, ну и что? Ведь он был африканский негр, и привык обходиться без воды. Другие пассажиры автобуса, как и аэропортовского, глядели на него с боязнью, недоверием и любопытством. А один парень все оглядывался, и подмигивал, и тянулся, и кричал через головы, что тоже бывал в Греции по турпутевке. «Какая все же таинственная, непостижимая страна, какие удивительные люди со странным поведением!» — думал Мбумбу, вглядываясь то в громаду темного леса за окном, то в даль желто-зеленых полей.

На автостанции он сошел с автобуса, и огляделся.

Везде, сколько мог охватить взгляд, он видел приземистые одно- и двухэтажные дома с трубами наверху; то, что жилой пейзаж такой низкий, даже умилило его: совсем как в деревнях его племени! Только жители, несмотря на лето, одеты все же слишком тепло. Зато сколько деревьев, сколько зелени!

Он стал останавливать прохожих, и спрашивать:

— Пост, пост! Гдэ мэсто пост?

Но люди проходили, отмахивались и оглядывались боязливо: ну его к лешему, еще спросит чего-нибудь не такое! Все же две девочки-подростка подошли, оглядели и его самого, и необычайный наряд; пошептавшись, спросили:

— Вам какой пост-от нужен? Участковый, что ли?

— О да, йес! Писмо, телеграф, факс, марка!

Они переглянулись:

— Почта, что ли? — неуверенно сказала одна. — Ну дак это вот, — и показала на двухэтажный дом с вывескою: «Отделение связи».

Внутри отделения было тихо, сонно, пахло сургучом и еще чем-то горьковато-сладким. Эту тишину через какие-то паузы взрывал лишь женский визг из телефонной кабины:

— А он чего?! Но-но… но-но… но-но… Ты ему не верь. У меня тоже было. Тоже, говорю, было!.. Но-но… но-но… но-но…?? Ты под-думай! Каков артист! Нет, мой был покруче… Под снабженца работал: «Утю-тю, утю-тю…». А сам от алиментов скрывался. Я у него паспорт украла, показываю: «Это чего?» А он: «Ты зачем мой паспорт вытащила?!» — «Ты же у меня живешь! Я доложна знать!» Свалил, а наутро хватилась: часики унес, и кулон… Но-но… но-но… но-но…

Околеле подошел к окошечку и протянул листок бумаги, на котором написано было по-русски: «Афигнатофф Антон Борисовитщь. Пожалуста». Женщина в окошке подняла глаза на приезжего — и вдруг смертельно побледнела. Сорвалась и опрометью убежала в какую-то дверь. Оттуда они вышли уже втроем: эта, еще одна, и дама величественного вида с грубым лицом. Она сунула в окошко большую ладонь и скомандовала:

— Ваш паспорт!!

— Ай… я… я имэй виза, имэй пассэпоурт… бат ноу… нэ имэй…

Мбумбу запутался и растерялся, не зная, как объяснить ситуацию: ведь у него и правда не было с собою никакого удостоверения личности, ничего вообще, кроме этой бумажки! Уловив его топтание и замешательство, начальница кивнула двоим своим подчиненным, и ринулась к наружной двери. Выскочила, и почтовые служащие встали по обе стороны этой двери, скрестив на груди руки. Лица их были суровы, губы вытянуты в ниточку. Вновь холодок обреченности протряс африканца. Он сел на табуретку и стал, сгорбившись, ждать чего-нибудь страшного. Эти русские мукеле суровы, как климат в их стране. Думают, что все чужеземцы жаждут ими овладеть. Но он ведь не желает — неужели это не видно?

Дама вернулась с милиционером, три поперечные полоски на погонах. Он пронзительно поглядел на непонятного человека в цветном полосатом платье и полосатой же цветной шапочке, и буркнул:

— Документ!