Уникум Потеряева

Так Любка Сунь оказалась в Потеряевке. Дорогой Ничтяк купил литровую бутылку разведенного спирта, худенькую закуску, — и, не заглядывая к Крячкину, они отправились в луга, к заповедному пню. Там Ничтяк устроил сеанс разврата — так, как он мнится каждому уголовнику. Устав, они валились между корневищами; подползала змея Ука и подслеповато щекотала языком потные храпящие физиономии; выныривал из пня карлик Отетя, грозил кулачком, — но не вмешивался: люди и так много шалили кругом, а нарушать отношения с ними было нельзя.

Наконец к вечеру Ничтяк с Любкою снялись и побрели к деревне. Настроение у вора было пакостное, он боялся встречаться с соратником Крячкиным: ну как, как объяснишь старичине, что случилось вчерашней ночью? Пошел на дело, загадан был большой куш, а вместо того — пустые руки, избитая морда, впереди маячит черт-те что, живи снова под страхом…

Он бил новую подружку, едва она, скуля, догоняла его. Сзади зыбко крался зырь Вамко, выслеживая их. Заметив, что кто-то еще спешит по боковой тропке, — пал на обочину, обретя сразу вид мужика-алкашика. Мимо прошел Иван Носков. Так они четверо и вошли в село, друг за дружкою: впереди Ничтяк, сзади Вамко, посередке — Любка с Иваном. И в конце длинной главной улицы уголовник увидал шествующих навстречу Валичку с Мелитой — видно, с автобуса. Вдогон им поспешала Маша Португалка. Ничтяк мигом ухватил подружку за руку и удернул ее в проулок. Носков — остановился, поджидая. Бедный зырь бухнулся возле забора и застыл бесполезным серым бродяжкой.

Маша же Португалка, догнав Валичку, затеяла с ним такой разговор:

— Эй, Мелашкин мужик! Ты в большом городу живешь, чисто ходишь, много слышишь…

— Чев-ва-а?..

— Да это… Правда то, нет, што царь-батюшко по Руси святой ходит? Вместе с царицей-матушкой?

— Э-э… кто, говорите? Зачем это?..

— Ведь знашь ты, не приставляйся! Должон знать! Ежли уж мы все в курсе…

— Теть Маша, — сказала Мелита. — Он, конечно, знает, он человек очень ученый. Но ты бы сначала сама рассказала, — тогда он, может, и разговорится. А то ведь… не обо всем можно болтать, сама понимаешь!

— Но… Я разве што… Дак сказывают: ходит, мо, по Руси, вместе с матушкой, готовится, мо, на трон заступить. А только мешают ему в том чечены со своим главным атаманом. Потому они свою вражескую веру хотят здесь утвердить, поганую. Битва доложна быть! И как он тех чеченов победит — так и сядет на трон Расейский, и пострелит всю нонешную нероботь да шелупень столичную, а округ себя соберет боярей да князьев. И пеньзии большие даст. Где-то ходит он по Руси, недавно бабы на ферме говорили… А радио, телевизор да газеты молчат про то, скрывают от народа, мать бы их ети. Вот и узнать бы, где оне теперь! Ведь за имя чечены охотятся. У вас там в городе не объявлялись?

Валичка игриво рехнул, словно молодой поросенок, быстро мигнул Мелите.

— Те-омные вы люди, мамаша! Живете, ничего не замечаете… А ведь царь-то бытюшка — это я самый и есть!

Португалка встала, — и, загребя его за плечо, развернула к себе. Близко-близко осмотрела лицо.

— Не-е… Вре-ешь… У царя-то — вона какая борода доложна быть! — провела ладонью по животу. — А ты… врешь, зараза, как сивый мерин. У-у, обормот, болтун!

Она погрозила Валичке кулаком, и быстро пошла к своей избе.

— Напрасно ты так шутишь, — молвила Мелита. — Не надо здесь так шутить.

— Что, опасно? — хохотнул Валичка.

— Опасно, не опасно… Всяко может случиться. Ты-то человек по рождению городской — а я здесь выросла, знаю.

— А-ай… — он махнул рукою, но вдруг насторожился: — Ах, Господи, опять нарисовался…

Это Иван Носков молодцевато, подбоченясь, выруливал под Мелитины очи. Бережно взял ее ладонь, прижал к груди:

— Сударушка моя! Иди ко мне жить!

— Ну, вот еще! — нотариус запламенела щеками, вырвала руку — но, однако, не уходила: ждала, что скажет Иван дальше.

— Чего это ты вдруг? — спросила она.

— Да не могу больше! У меня тутока, в пяти верстах, ферма стоит. Говорил вроде: перва-то баба давно от меня ушла, я еще в совхозе робил. И сына бросила. А я, по правде-то, не в обиде тогда был: да кому и нужон-то: вахлак, нищета! А как слободу-ту крестьянину объявили — «Э-э, — думаю, — теперь… не так пойдет… докажу я вам…». Землю, трактор, плуги выдрал… машинешку худенькую… Все продал, пузо рвал… пять коров с быком завел… Э, мо, гляди теперь на меня: богатой, хозяин!.. Сараишко, избу большую старую наладил… Поверишь ли: три раза жгли! Своя же нищета жгла, старые мои корефаны: кулак, мо!.. А ведь я их не угнетал: все на своем да сыновом горбу. А они — то жгут, то крадут… а, и вспоминать-то… Сверху власти упали: кто взятку, кто налог просит… Прокурор как-то приехал, и толкует впрямую: давай, мо, поросенка! Разве он раньше-то такое себе позволил бы?..

— Короче, разорили? — участливо спросила Набуркина, вдоволь наслышанная о подобных историях.