Университет

Двадцать девять студентов и тренер против одной Гленны. Тридцать свидетельств против одного. Кому же в этой ситуации поверят полицейские?

Гленна поблагодарила за то, что ее сопроводили в раздевалку, и пошла прочь, в сторону студенческого центра.

Она хотела идти прямо домой, но через час ей предстояла контрольная по социологии — пропускать ее себе дороже. Ведущий курс — профессор из породы строгих педантов: никаких извинений не принимает и всю душу вымотает, прежде чем разрешит сдать "хвост" в другой день.

Гленна открыла глаза, сделала глубокий выдох и взяла с подноса пакетик с соком. Записавший ее показания офицер сказал, что ей позвонят через пять — семь дней и сообщат о ходе расследования. Но результат расследования был очевиден: свидетелей преступления нет, а что касается разбитого глаза, то все хором заявят, будто она просто упала или ее случайно задел ракеткой партнер — дескать, всякое на площадке случается, зачем же накручивать вокруг этого целую сказку!

Эх, зря она постеснялась и не показала в полиции следы от двух ударов ракеткой по заду!

Нет, там бы только поскалили зубы и списали эти синяки на падение во время игры.

Раздвижные двери кафетерия разошлись в стороны, пропуская новопришедших. Гленна быстро подняла глаза. Слава Богу, незнакомые.

Она ощущала себя как в старших классах, когда периодически приходилось прятаться от школьных хулиганов. Но чтобы бегать по университету от хулиганов — это было нечто неслыханное.

Девушка отрешенно уставилась на свой салат, потом взяла вилку и начала есть. Так что же ей теперь делать? Конечно, на бадминтон она больше ни ногой. Но как быть с остальными занятиями? Ведь с многими из бадминтонной группы неминуемо придется встречаться на семинарах и лекциях!

И что эти подонки могут сделать с ней при удобном случае?

Оставшись безнаказанными, они ведь с удовольствием доведут дело до конца — изнасилуют ее если не ракеткой, так бейсбольной битой.

За соседним столиком звякнул стакан. Гленна дернулась всем телом, листочки салата упали с вилки на джинсы.

Она подобрала их, бросила на поднос и снова закрыла глаза.

Предстоял длинный и тяжелый день...

2

Стоило Джонни Мак-Гвейну оказаться на лестничной клетке корпуса социальных наук, как он ощутил перемену в своем настроении. Это было что-то вроде внезапного прилива бодрости после дня, проведенного в состоянии тупой апатии. Все неприятное отступило на задворки сознания и сразу же забылось. Чувства приятно обострились, словно после первой порции виски или после дозы наркотика. Мак-Гвейн вдруг испытал прилив уверенности в собственных силах — теперь он казался себе более энергичным и умным. Это было упоительное ощущение, интенсивность которого росла по мере того, как молодой человек медленно поднимался по лестнице. Когда он достиг восьмого этажа, его уже так распирало, что он принялся мурлыкать какую-то развеселую мелодию.

Однако за ширмой лучезарного настроения в его душе клубилось нечто темное, пугающее — так в фильме ужасов на беспечно смеющихся детишек падает зловещая тень их будущего убийцы.

Поднимаясь по лестнице на последний этаж здания, сам он угадывал черный подбой своего теперешнего радужного настроения, но решительно отмахивался от этой мысли. В нем сейчас нет злобы. Ничего подобного! Он чувствует себя отлично, он полон энергии, он в полном порядке!

На протяжении последних пяти лет работы в К. У. Бреа он занимал пост главного смотрителя.

Своей должностью Джонни Мак-Гвейн был вполне удовлетворен лишь поначалу. Он составлял графики дежурств, командовал бригадой уборщиков, следил за их работой, а в течение дня время от времени рассылал подчиненных в "горячие точки" — где нужно было срочно что-то убрать или вымыть. В круг его многообразных обязанностей входила также и замена перегоревших лампочек. Он же отвечал за реализацию закона об инвалидах — следил, чтобы студенты-инвалиды нигде не испытывали затруднений — ни в аудиториях, ни в комнатах отдыха, ни в коридорах. Это была сложная и почетная задача — приспособить телефоны, фонтанчики с питьевой водой, лифты и многое другое под человека, который передвигается в кресле-каталке.

Однако постепенно Мак-Гвейн пришел к осознанию того, что "главный смотритель", по сути, не более чем бригадир дворников. Эта должность не требует какой-то особенной работы мозгов, с ней может справиться едва ли не любой дурак.

А Мак-Гвейн в глубине души считал, что он способен на гораздо большее, чем командовать уборщиками и заменять перегоревшие лампочки.

Он потому так бесился, что многие — очень многие — здешние преподаватели, хваленые "воспитатели нового поколения", казались ему придурками с двумя извилинами.

Когда он начал работать в университете, то страшно робел перед профессорами и даже перед их молоденькими ассистентами. Они такие образованные, такие умные! Они окружены таким почетом и уважением! Джонни Мак-Гвейн безоговорочно считал каждого из них на голову выше себя: эти люди ему не чета, они столько знают и столько понимают!