Университет. Хранитель идеального: Нечаянные эссе, написанные в уединении

Эта версия академической свободы находится в особых отношениях с академическим авторитетом, естественным образом формирующимся в любой институциональной системе. Если критическое суждение есть основа легитимности Университета, его академических сообществ и «положенных» ему свобод, то академические привилегии по смыслу своему являются не наградой за достигнутое, а способом поддержки будущей деятельности. Право на высказывание, равно как и право быть неправым – это рабочие инструменты интеллектуального производства, а не бонусы принадлежности к корпорации и уж тем более не прерогатива высших позиций в академической иерархии.

Можно возразить, что «профессороцентризм» немецкого университета XIX века свидетельствует об обратном. Но каковы исторические обстоятельства, такова и «академическая демократия». Постоянный контракт (tenure) профессора можно сравнить с гражданством в классических полисных демократиях. Владение землей (или обладание контрактом) является условием гражданства, позволяющего проиграть голосование, но сохранить статус. Эта же безопасная позиция, однако, вынуждает высказываться, поскольку отказ от участия воспринимается как нарушение гражданских прав/обязанностей[219]. В более поздних версиях Университета вопрос о демократизации/иерархизации внутренней коммуникации становится одной из ключевых точек возможного преткновения и реформирования. Так, например, это один из главных вопросов повестки студенческих волнений в 1960-х годах[220].

Сдвиг от горизонтальных форм коммуникации в сторону академических (и даже административных) иерархий – тренд, может быть, отчасти справедливый и уместный в иных обстоятельствах, но негативно отражающийся на институте свобод в целом. Переходя на язык Бурдьё, мы имеем дело с ситуацией перераспределения культурного капитала от реально работающих групп в пользу персон-авторитетов. (Можно сказать: прошлое занимает у будущего.) Сторонники меритократических принципов могут со мной не согласиться, хотя, как кажется, меритократия является принципом авансирования на будущее, а не вознаграждения за прошлые заслуги.

Административные иерархии становятся тем более предпочтительными с точки зрения управления, чем больше диверсифицируется деятельность университета и чем более справедливыми кажутся слова одного из известных ректоров, заявившего, что «современный университет – это совокупность факультетов, центров и подразделений, объединенных дележом мест на местной парковке». Так, в частности, различные варианты «предпринимательского университета», предложенные в интересном описании Б. Кларка[221], неизбежно приводят к «структурной трансформации» (Ю. Хабермас) традиционной идеи Университета в пользу «центров превосходства», основанных на количественных и экономических показателях и усилении роли административных структур[222]. По сути, это одна из очень вероятных версий эволюции Университета в сторону «больших социальных машин», объединяющих интересы государства, крупного бизнеса и исследовательских подразделений. При том что последние (по объективной рыночной логике) все дальше отдаляются от образовательной миссии института.

Список нарастающих противоречий в этом поле (я бы назвал его пространством легитимности академических сообществ) может быть продолжен.

Тем не менее… Стоит заметить, что компетенция независимого суждения крайне редко (если вообще когда-нибудь) находила свое обоснование во «внешней» поддержке и востребованности. Эта установка относится к классу явлений, которые, как и разум, находят основания в самих себе. А потому любая социальная действительность может рассматриваться как источник рисков и демонстрировать «несоответствие устаревших привилегий складу и потребностям государственной жизни, которая начала устраиваться на новых основаниях»[223]. Это кризис постоянный и воспроизводящий себя самое – с более-менее повторяющейся аргументацией с обеих сторон.

Конечно же, есть существенная разница между ограждением от «возможной пристрастности со стороны городских судей», созданием «привилегированной подсудности» средневекового Университета и «правом на рациональное критическое суждение» Нового времени. Но, как ни странно, суть самого института от этого не очень меняется, поскольку и в том и в другом случае речь идет о сообществах, которые «хотят странного»[224]. И систематическая – хотя бы раз в столетие – дискуссия по этому поводу заставляет относиться к этому предмету если не с оптимизмом, то с относительно спокойным ожиданием. В конечном счете если признание своей частичности есть плата за академические свободы, то кризис – это стандартная плата за существование Университета. И это первая умеренно хорошая новость.