Университетская роща

Ранним утром в раскрытую фортку впорхнула озябшая синица. Она прилетала сюда не впервой – давно проведала, что можно зерном поживиться у щеглов и канареек, дорогу запомнила.

Но в этот раз что-то напугало ее. Она заметалась, с размаху бросилась на стекло и погибла. Когда Крылов появился в комнате, она, уже бездыханная, лежала на подоконнике возле цветочного горшка с ванькой-мокрым.

– Беда-то какая, – сказал он растроенно. – Вот ведь форточка рядом… Эх ты, бедолага…

Он взял птичку, завернул в носовой платок, оделся и пошел схоронить куда-нибудь. Не выбрасывать же ее просто так…

Заснеженная роща встретила молчанием. Дорожки меж сугробов почернели, да и сами снежные вороха заметно просели то ли под собственной тяжестью, то ли в ожидании весны.

Возле часовни перед зданием анатомического театра с ледяной горки катались плохо одетые ребятишки, жители деревянного барака, стоявшего на задворках университета. Их отцы, братья работали служителями анатомки и газового завода, матери, сестры – в прачечной, в хозяйственных службах университета.

Крылов остановился неподалеку. Ему нравилось наблюдать, как играют эти дети, ловкие, подвижные, в ветхих пальтишках и драной обуви, но всегда жизнерадостные, гораздые на смех и выдумки.

Дети чиновников жили тихо и скучно. Гуляли с нянями и мамашами. Летом для них устраивали крокетную площадку, разрешали ходить в ботанический сад и рвать цветы на клумбах. Детям из бараков этого не позволялось; экзекутор Ржеусский ретиво следил за порядком и сурово наказывал виновников. Население университетской рощи строго делилось на господ и негоспод и не смешивалось даже в церкви: господа в мундирах, с орденами и медалями, их жены в нарядных платьях – по одну сторону, ближе к алтарю. Возле двери – прочий люд, низкого звания.

Крылова ребятишки из барака не боялись. При первой возможности льнули к нему, втихаря от Ржеусского пробирались в оранжереи, помогали устанавливать на шестах и деревьях кузовки-скворечницы, пожигали весной хлам и мусор, накопленный в роще за зиму. Даже на чай отказывались брать – так любили оказывать разного рода слуги ученому садовнику.

Вот и сейчас, заметив его, ребятишки побросали свои ледянки: доски, лукошки, корытца, облитые сысподу водой или обмазанные коровьим навозом и замороженные, – и окружили Крылова.

Застрекотали, радостные и доверчивые:

– Здравствуйте, Порфирий Никитич!

– А чего это у вас в руках?

– Ждем-ждем, а вы не приходите к нам…

Крылов поздоровался со всеми – каждого знал по имени. Спросил в свою очередь:

– А сами чего ж не шли ко мне?

– Да мы хотели… Да господин Ржеусский Вячеслав Иванович Ваську поймал, вухи надрал и обещался ректору донести…

– На деревья небось лазал? – догадался Крылов.

– Ага, – повинился Васька, маленький, плохо растущий сын кучера, пропойцы и дебошира.

– Я ж тебе объяснял: зимой нехорошо на деревья лазать, – попенял ему Крылов. – Ветки сонные, хрупкие. Зачем дерево тревожить? Мешать ему? Летом – другое дело…

– Я больше не буду, – привычно пообещал Васька и повторил свой вопрос: – А чего-эт у вас в руке?

– Это? Синица, брат. Мертвая. В фортку залетела и разбила себя о стекло.

– А давайте мы ее похороним? – загорелись ребятишки.

– Берите.

Он отдал им сверточек. Дети, увлеченные новой игрой «в похороны», умчались за анатомку, где у них было укромное местечко, куда не достигали злые, недоверчивые глаза Ржеусского, наблюдавшего за рощей в бинокль из окон своей холостяцкой трехкомнатной квартиры в левом крыле главного корпуса. Экзекутор, развлекавшийся тем, что тренировался в стрельбе на трупах в овраге за анатомкой, наводил страх на малолетних обитателей университетской рощи. Взрослые избегали водить с ним дружбу. Часть профессоров, в том числе и Крылов, открыто не уважали экзекутора, не подавали руки. Начальство ему доверяло.

Вернувшись домой, Крылов обнаружил, что возле крыльца стоит бедно одетая женщина, по брови закутанная в серый платок.

– Вы ко мне? Проходите, – пригласил Крылов, недоумевая, что это за женщина, что ей нужно от него и как она вообще попала в усадьбу.

Он провел посетительницу в дом, предложил снять пальто, пригласил в кабинет.

Женщина раздеваться не стала, только стянула с головы платок – и прямо с порога повалилась в ноги.

– Барин, помоги… – только и расслышал Крылов сквозь задавленные глухие рыдания.

Он растерялся. Поднял женщину с колен. Усадил на диван.

– Чем же помочь тебе? И кто ты? Что привело тебя ко мне?

Женщина утерла лицо кончиком платка и робко, с какой-то непонятной мольбой посмотрела на Крылова:

– Не узнаете, барин?

– Нет. Впрочем… Нет.

– На пароходе вместе плыли, – напомнила женщина и снова заплакала. – Вы еще меня от купца выкупили…

– Постой, постой… Так это вы?! – изумился Крылов. – Как же вас зовут? Где отец?

Он не верил своим глазам. Не мог представить, чтобы юная красавица, девушка с бесовыми косами, о которой он нет-нет да вспоминал, преобразилась в измученного жизнью человека с потухшими глазами, бледную, дурно одетую.

Женщина назвала себя. Крылов не расслышал ее имени, переспрашивать же счел неловким… Поникнув головой, она принялась рассказывать свою судьбу.

История была, впрочем, не новая и довольно обычная для подобного рода историй. Ее владелец, мерзкий тип Вакано, проворовался. Предчувствуя банкротство, тайно исчез из города, прихватив с собою все ценное, даже воскресные наряды «ночных фей». Полиция выселила обитателей верхнего этажа «Германии», закрыла и опечатала само заведение. Кое-как они с отцом нашли каморку на Черемошниках. Пока оставались какие-то средства, держались. Потом старик умер от холеры. Ее же спасли студенты и женщина-врач Боголюбская, которая лечила холерных в бараках за городом. Да уж лучше бы не спасли… За каморку платить нечем, здоровья нет… На работу не берут. Всю зиму на мост ходила – никто не нанял. Отчаялась. Вспомнила про доброго барина. Решила: уж коли он не поможет, тогда остается в омут головой…

С тяжелым сердцем слушал Крылов эту печальную повесть. Загублена молодость – пропала жизнь… И кто ответит за это? С кого взыщется?.. Он понимал всю отчаянность положения несчастной. «Пойти на мост» – означало крайнюю степень бедности. На мост через Ушайку возле базарной площади ежедневно стекались сотни безработных, обездоленных, впавших в сильную нужду людей. От зари до зари, нередко ночуя тут же, они толклись на мосту в ожидании случайного найма. Больно было видеть эту толпу, потерявшую надежду на то, что кому-нибудь могут понадобиться их руки…

– Я попробую вам помочь, – тихо сказал Крылов. – В управлении строящейся железной дороги, я слыхал, требуются люди…

– Спаси тя Господь, барин! – по-деревенски запричитала женщина и начала хватать его руку.

– Полноте… – отнял руку Крылов. – Приходите дня через три-четыре. Я постараюсь уладить ваше дело. А сейчас возьмите…

Отчего-то стыдясь и смущаясь, он начал совать ей в руки те немногие деньги, которые у него были.

Женщина подняла на него глаза. Загнанная, угасающая красота на миг проглянула в них…

Крылов проводил ее до двери. Посмотрел в окошко: она шла по роще крадучись, спрятав руки под серый платок, низко опустив голову.

От тишины ломило в висках.

Тихое десятилетие. Такое тихое, как перед грозой…