Университетская роща

По Сибири я гуляю,

Поселенец молодой.

Полюби меня, чалдонка,

Я живу здесь сиротой.

– Это еще что за дуэт козлиный? – вырвалось у Судакова, и он позвонил в колокольчик. – Что за пьянь бродит по территории? Чужие – в участок! Свои – доложить!

Казалось, Александр Иванович только и ждал этого случая, чтобы обрушить свой гнев на вполне конкретные персоны. Не на «студенческую массу» или «профессорско-преподавательский состав», а на обыкновенных лиц, нарушивших внутренние правила университета.

– Позвольте-с?

Дверь приоткрылась: бесшумно возник мундирчик.

– Ну?

– Смею доложить, Александр Иванович, – застрекотал с готовностью помощник попечителя. – Это люди ученого садовника Крылова. Дальняя родня по супруге-с… Иван Пономарев. И рабоче-служащий Панкрат, – он сделал паузу и многозначительно высунул язык. – Немтырь. Слышит все, а не говорит.

Судакову стало противно при виде этого языка, и он отрывисто сказал:

– Ясно. Ступайте вон.

Мундирчик послушно уежился – и исчез. Гнев, клокотавший внутри Судакова, требовал выхода.

Александр Иванович подсел к столу и, разбрызгивая чернила, быстро написал: «Приказ. Подвергнуть штрафу в размере трех рублей с каждого – И.П. Пономарева и садового рабочего…». Подумал и добавил: «А также подвергнуть их домашнему аресту сроком на пять суток, а ученому садовнику г-ну Крылову объявить на вид и порицание, дабы следил за своими подопечными получше».

Вновь позвонил в колокольчик и велел пригласить к нему ботаника Крылова. Немедленно.

Внезапных вызовов к начальству Крылов, как и все нормальные люди, не любил. Однако на сей раз к Судакову он вошел без малейшего признака неспокойствия, так, будто хаживал в этот чопорный кабинет многажды на день.

Эта его невозмутимость подействовала на Судакова примерно так же, как действует ковш на раскаленную каменку.

– С каких это пор, уважаемый Порфирий Никитич, – начал ректор медленно, угрожающе тихо и постепенно разгоняясь, – университетская роща стала проходным двором? Базарной площадью? Обжорным рядом?

– Не понимаю вас, Александр Иванович.

– Ах, вы еще и не понимаете?! – возвысил голос Судаков. – Все еще делаете вид, что это не ваши люди, не ваш рабочий устроили средь бела дня бутылочное веселие?! В университете! На глазах студентов! Горланить пьяные песни…

Крылов посмотрел на ректора, на его красное, искаженное гневом лицо и понял, что Немушка и беспечальная голова Пономарев попали не только под горячую руку, но им уже заранее отведена роль козлов отпущения. Это явная несправедливость возмутила его до глубины души. Вот уж поистине: бей своих, чужие будут бояться.

– Я не отрицаю, – тихо, но твердо сказал Крылов. – Я не отрицаю, что мои люди, как вы изволили выразиться, вернулись домой навеселе. Они были в цирке. Выиграли самовар.

– В цирке?! – сорвался на фальцет Судаков. – Они, видите ли, в цирк изволят ходить! Им, видите ли, весело!

– Что ж в этом предосудительного? народ затаскан по будням. И вы, Александр Иванович, знаете это не хуже меня. Мои люди работают много, без лени, с душою. С той душою, которая у них есть. Отчего ж не дать им праздника?

– Оттого… Оттого, что вы распустили своих работников! Они скоро на голову усядутся! Командовать начнут!

– А-а, вот вы чего боитесь, – усмехнулся Крылов и вздохнул. – Нет, Александр Иванович, мои командовать не будут. А вот другие…

– Вы… вы… – задохнулся Судаков и неожиданная судорога боли свела его лицо. – Что… стоите? Сердце… дайте…

Он показал рукой в угол, на шкафчик со стеклянными дверцами и мешком свалился в кресло.

Крылов сориентировался быстро: как-никак старый фармацевт. Отыскал флакон с сердечными каплями, налил в стакан воды и подал Судакову. Он совсем забыл, что у ректора слабое, «воробьиное сердце», и подверженность вспышкам гнева усугубляла его положение.