Университетская роща

– За счет того же чревоугодия, – сказал Крылов. – Я слушал вас, Степан Кирович, не перебивая. Но все время хотел сказать: Горохов – это не история. Это бородавка, это… парша на теле истории! Какое мне дело до того, как объедался и как прогорел на тряпках тупой безвопросный человек?! История – это вот сегодня! Народное гуляние. Открытие храма науки.

– Идеалист, – поддел Кузнецов. – Эдак, по-вашему, история человечества должна состоять из одних только красивых и чувственных моментов. Нет, батенька, история – это все вместе: и зло и добро, и свет и темень, и грех и святость. И мы с вами, грешные, тоже… Да что мы, в самом деле, завели спорить? Не позволить ли нам в честь торжественного события полубутылочку «Мартовского» пивка?

Крылов неопределенно пожал плечами, ему не хотелось толкаться у торговых лавок, но Степан Кирович уже повлек его за собой.

Они долго искали место под навесами, наконец устроились за липким столом, заказали пиво. Чтобы как-то убыстрить время ожидания, Крылов подозвал мальчишку-разносчика и купил «Сибирскую газету».

– Копить собираетесь, Порфирий Никитич, газетки-то? – не без язвительности осведомился Кузнецов. – За сегодняшний день уже вторую покупаете.

– А хоть бы и так, – обидчиво взбросил на приятеля взгляд Крылов. – Нравится мне этот нумер. Искренний, богатый материалом. Молодцы, господа журналисты!

– Газета недурна, – согласился Кузнецов. – Можно сказать, исторический нумер.

– Вот именно, – Крылов распахнул пахнувшие полиграфической краской листы. – Вот послушайте, как хорошо написано… «Давнишние, постоянные желания Сибири, заветные, дорогие мечты наши исполнились; долгое и терпеливое ожидание увенчалось, наконец, успехом! Нам не жаль ни мучительных тревог, пережитых нами, ни потерянного даром времени, ни тех прямых и косвенных обид, которыми осыпали нас, не жаль потому, что душа наша полна живейшей радостью: мы охотно и всецело забываем все то горькое и нехорошее, что связано с историей открытия у нас столь ожидаемого университета…»

– Да, хоть в латаном, да не в хватаном, – с неожиданной грустью сказал Степан Кирович. – Есть чем гордиться, чему радоваться: выпросили-таки, вымолили у царя для Сибири куцый университет.

– Куцый? Что вы имеете в виду?

– А то и имею, что куцый. Ждали четыре факультета, а получили один – медицинский. Как же не куцый?

– Хоть такой, да есть, – упрямо склонил голову Крылов. – Всему свое время. Не забывайте, что еще совсем недавно в Сибири не было даже гимназий. Откуда студентов брать? Из Европы вывозить?

– Ах, время? – Степан Кирович пробарабанил пальцами по столику. – На Сибирь всегда не хватало времени. На нее всегда смотрели как на колонию. И теперь смотрят так же! А вы говорите – время… Правильно россиян сравнивают с Генслеровой коровой из «Гаваньских чиновников». Стоит сия корова в грязи и мычит: «Му-у… Хоть бы поленом кто огрел, – все бы легче было вылезти!» Так и с Сибирью. Всё берут отсюда – лес, уголь, меха, рыбу, масло… А в обмен?! Каторга и ссылка!

Крылов расстроился; он чувствовал справедливость слов Степана Кировича, но зачем же так категорически? Вся Россия, весь народ живет на положении колониальном. Сибирь не была исключением, и, несмотря ни на что, хотелось верить в объективное течение жизни к лучшему! Возможно ль существовать без веры в доброе? Зачем твердить «все плохо», когда бывает и хорошо? Как сегодня, например…

– Взгляните, Степан Кирович, как воодушевлен народ, – сказал он, беря за локоть насупившегося Кузнецова. – Будто на пасху вышли!

– Это и странно, – продолжая хмуриться, ответил тот. – Что им университет? Что университету они? У большинства даже внукам не суждено в нем учиться – ан веселятся. Вот в чем величие русской души – в бескорыстии…

– Бескорыстие – это да, конечно, – сказал Крылов. – А вот относительно внуков – я не согласен. Отчего вы так безнадежно рисуете перспективу?

– Оттого, что более реалист, нежели вы. Нужно правде смотреть в глаза.

– Я и смотрю.

– Да нет, батенька, – вновь начал закипать «муравей-книжник». – У вас взгляд какой-то особенный! Закономерности природы пытаетесь постичь, а в обществе – мечтатель.

– Неправда, – обиделся Крылов. – Я тоже вижу…

Он осекся на полуслове. Прямо на него шла знакомая девушка с парохода, его бывшая пациентка.

В колеблющихся розовых, оранжевых отсветах китайских фонариков, в голубом тонком и прозрачном платье из дорогой барежевой ткани, свободными складками ниспадающей от груди, с открытыми плечами, по которым струилась тяжелая медь полураспущенных волос, она была прекрасна. Та ли это девушка, в беспамятстве никнувшая на скомканных грязных армяках? Нет, это не она, другая… боттичеллиевская Венера…

Кузнецов тронул его за плечо: неудобно, право, так глазеть, несолидно…

И тут только Крылов заметил, что девушка не одна, что ее сопровождает невысокий плотный мужчина лет сорока с неприятным сплюснутым с боков лицом, в котелке, в мышиного цвета костюме. Огромная бриллиантовая брошь выделялась на черном галстуке. Брошь эта искусно изображала паука. Он, слабо посверкивающий, был совсем как живой…