Университетская роща

– Лиха беда почин: есть дыра, будет и прореха! – обрадованно водворился на кухню Пономарев. – Доброе утро, Порфирий Никитич. Слава богу, не разбился сосуд, только шумы произвел.

– Доброе, доброе, – тихонечко проворчал Крылов, досадуя на свою оплошность. – Что рано поднялся, Иван Петрович? Я помешал?

– Нет, не вы, – махнул рукой Пономарев. – Мне хоть из револьвера Лефоше стреляй, из самого большого калибру, и то не разбудишь, коли я спать желаю. А уж коли не желаю, когда мысли одолевают – не уложишь!

– Какие же мысли? – машинально спросил Крылов, составляя чайный сбор.

– А разные, – Иван Петрович потуже запахнул старенький байковый халат и удобно расположился в плетеном кресле. – Я вот давеча был на чтениях в народной библиотеке. У Макушина. Буткеев лекцию производил. С большим числом туманных картин. Интригующе, слов нет!

– О чем лекция-то? – вздохнул Крылов, понимая, что теперь ему не уйти из дома, покуда Иван Петрович не выговорится.

– О строении солнца, – доложил Пономарев. – О протуберанциях и солнечных пятнах. Буткеев-то по Секки излагал, я ничего не понял! Одно уловил, что теперь наше светило будут спектрально изучать. Новейшим способом. Это как – спектрально?

– Ну, во-первых, спектральный анализ не такая уж новинка, – ответил Крылов. – Во-вторых, я не специалист, но полагаю, что физики намерены всерьез заняться исследованием солнечного луча. Из чего состоит, хотят узнать.

– Ну да, ну да, – закивал Иван Петрович, вполне удовлетворяясь коротким объяснением. – Лекция неплохая, но она была отравлена неаккуратностью публики. Когда я пришел, сидело четыре человека. Потом тянулись до семи часов, и набралось человек пятьдесят. Буткеев нервничал. Говорит, предполагал еще бесплатную лекцию произвести «О тепле и воздухе», а теперь, дескать, подумает.

– Да, вот уж чего не ценит русский человек, так это времени.

Ни своего, ни чужого не жалеет, – согласился Крылов и поглядел на часы. – Ого, уже четверть седьмого.

Встал из-за стола; Пономарев не посмеет удерживать его, до вечера со своими разговорами потерпит.

– Я попрошу вас, любезный Иван Петрович, напоите Машу вот этим отваром, – сказал он напоследок. – Да к обеду меня не ждите. Я в Гербарии буду. Перекушу насухо. С собою взял пироги.

– Разумеется, напою. А вечером? Вы не забыли? В театр места заказаны, так что не опаздывайте, – напомнил Пономарев, провожая его до двери.

– Ах да, театр! – спохватился Крылов и виновато добавил: – А я хотел немного поработать. Столько дел в Гербарии…

– Помилуйте, «немного»! – возмущенно всплеснул руками Иван Петрович. – Уходите – еще семи нет, а к семи вечера быть не обещаетесь? Разве можно так отчаянно работать, Порфирий Никитич?

– Да, да, – улыбнулся смущенно Крылов. – Виноват. Конечно, вы правы, как всегда. Передайте Маше, что я… в следующий раз… непременно… А нынче нет, не могу.

Ботанический кабинет, или, как его еще иногда называли, ботанический музей, а Крылов именовал кратко Гербарий, находился на втором этаже главного корпуса. При жгучей нехватке помещений для кафедр – в целях экономии проект университета постоянно урезывался и усох до такой степени, что многие научно-учебные и подсобные помещения с первого дня оказались явно недостаточными – ботанический музей размещался довольно просторно: в двух комнатах. Крылов был буквально счастлив, что удалось расставить несколько шкафов, длинные рабочие столы – и еще место осталось. Он гордился четырехметровыми кедровыми шкафами, украшенными художественной резьбой. Ботаники всего мира мечтают о гербарных шкафах из камфарной древесины – у нее сильный аптечный запах, убивающий вредных насекомых. Поначалу мечтал о таких шкафах и Крылов, хотя и понимал, что желание его трудноосуществимо: слишком дорого стоит древесина камфарного лавра, уроженца острова Формозы и Японии. Но потом, когда он получил прекрасно выполненные кедровые шкафы, то выбросил из головы всякую мысль о заморском лавре: кедр обладал замечательными свойствами – красотой, долговечностью, приятным запахом, в нем не заводилась моль – и ничем не уступал чужеземцу.

Крылов любил эти комнаты с высоко поднятыми потолками, на которых скромно и выразительно вился растительный орнамент лепки талантливого самоучки томского ремесленника Семена Келькина. Именно здесь он забывал о времени, о невзгодах и сомнениях. Еще с утра при мысли о том, что предстоит работа в Гербарии, у него устанавливалось в душе устойчивое радостное равновесие, жизнь обретала разумный смысл.

Как-то в Казани на вопрос друга своего Мартьянова «Почему ты стал ботаником?» Крылов ответил: «Из-за близорукости». Дескать, близорукость мешает любимому делу: ловле птиц и орнитологическим наблюдениям. А растения-де прикреплены к одному месту, их отыскать легче.