Университетская роща

«Зимние сады» стали излюбленным занятием для просвещенных людей не одного столетия, в иные времена – модой. Крылову доводилось видеть в Петербурге старинные гербарии: Энса, врача императрицы Елизаветы, и лейб-медика Петра Первого, архиятера Арескина. Обе эти коллекции – свидетельство высокой любви к своему делу. Каждый лист энсовского собрания окантован краской с золотой полосой, снабжен яркими рисунками, цитатами из книг. А нижняя часть стеблей из гербария Арескина убрана красными накладками из бумаги в виде ваз, так что все вместе выглядело изящным букетом.

Цветок засохший, безуханный,

Забытый в книге вижу я;

И вот уже мечтою странной

Душа наполнилась моя:

Где цвел? Когда? Какой весною?

И долго ль цвел? И сорван кем,

Чужой, знакомой ли рукою?

И положен сюда зачем?

Крылов очень любил эти стихи Пушкина. Но к «зимним садам» относился не как к поэтическому предмету, а как к научной мастерской. В «зимних садах», полагал он, надлежит столь же много, по-черному, до промокшей на спине рубахи трудиться, как и в садах обыкновенных, плодоносящих при помощи рук человека. Работать так, как учит самый великий труженик – естественная природа, без устали наполняющая зеленый мир живым дыханием.

Он пододвинулся вместе со стулом поближе к столу, поправил очки – тесноваты, жмут переносицу, надо бы снести мастеру, да все недосуг… Бережным касанием погладил деревянистые голые стебли кермека Гмелина. «Трудно ты мне достался, милый кермек, – мысленно сказал он, глядя на сине-фиолетовые соцветия, метелочкой распростертые на голубом листе. – Толстый, безлистый. Корень до четырех метров. Гербаризировать тебя – морока…»

Крылов обмакнул перо в тушь и медленно повел каллиграфическую надпись на ярлыке: Limonium gmelinii…

В Гербарии он любил всякую работу: клеить, сушить, резать, описывать… Испытывал подлинное удовольствие от красиво выведенных букв, от аккуратного облика засушенного растения. Например, от созерцания кермека, растения-сибиряка, хорошо уживающегося и на соленых почвах казахстанских степей, таящего в себе, по всей видимости, и лекарственные свойства.

Поскрипывало перо. Бесшумно уходило в таинственное никуда время. Истаивали последние минуты утренней тишины; вот-вот коридоры заполнятся голосами студентов, шумом и движением.

– А, вот вы где, Порфирий Никитич!

Веселый, молодой голос Коржинского застал Крылова врасплох: он даже выронил из рук свою любимую лупу.

– Где же мне прикажете быть, господин профессор? – проворчал он, досадуя, что уединенным утренним занятиям пришел конец. – На балу в Общественном собрании?

– А хоть бы и на балу! – подхватил Коржинский, не обращая внимания на его недовольство. – Молодой, здоровый, красивый приват-доцент! Будущий профессор. Правда, малость того-с… Оригинал.

Как некое животное некоего Буридана уставился на две охапки сена – и не сдвинешь никакими силами. Что скажете? Я не прав?

Коржинский стремительно прошел по комнате, острым, внимательным взглядом подмечая новые, растущие кипы обработанных листов, заполненные семействами коробки – все в образцовом порядке.

– Скажу, – усталым жестом Крылов снял очки, потер занывшую переносицу. – Не к лицу ботанику называть предмет своих научных устремлений сеном.

– Сено, сено! – засмеялся Коржинский. – И вы это знаете не хуже меня. Мы посвятили свою жизнь сену!

Он обхватил его за плечи, попробовал сдвинуть с места. Не удалось. Крылов стоял, как влитый.

– Ого, ну и медведь же вы! Такого с дороги не своротишь!

Крылов смущенно улыбнулся, близоруко сощурился: что ни говори, а приятно признание его силы. Коржинский делал это так мило, что невозможно было не поддаться на его обаятельную лесть.

– Что, господин профессор, опять вы мне работочку приискали? – лукаво осведомился он, давая понять другу, что хитрость его распознана.

– Приискал, вы уж меня простите, – посерьезнел Коржинский. – Понимаете, какая у меня мысль возникла. Коль скоро вы, скупой рыцарь прелестной Флоры, дрожите над каждым листом, а студиозусы не все с должным благоговением относятся к… сену, то нам следовало бы…

– … изготовить учебный гербарий. Из дублетов, – прервал его Крылов и торжествующе указал на ряд коробок, стаявших отдельно на полу. – Я правильно вас понял, господин профессор?

– Да вы просто колдун! – восхищенно развел руками Коржинский. – Я не успел еще подумать об учебном гербарии, а вы его уже наколдовали. Когда только успели? Ну, спасибо…

– Не стоит благодарности, – уклонился от шутливого тона Крылов. – И никакой я не колдун. Лучше скажите, что ваши лекции?

Как проходят? Я слышал, вашу вступительную «Что такое жизнь?» собираются издавать отдельно?

– Да, в пользу студенческого общежития, – рассеянно ответил Коржинский, поглаживая буйные усищи. – А вот о вас разговор с Гезехусом был… Ректор удивлен, отчего манкируете лекционной деятельностью?