Университетская роща

– Благодарю вас, Феликс Вадимович, – сказала она и несколько наивно добавила: – Порфирий говорит, что господа журналисты все-все-все знают! Скажите, кто эта дама в черной шали?

– Дама? – полуобернулся Волховский. – Хотя ваш супруг и преувеличил, говоря, что журналисты все-все-все знают, но эту даму я действительно знаю. Это вдова Захария Михайловича Цибульского, почетного гражданина. Еще не так давно считалось за честь побыть с ней рядом, а теперь она одна.

– Я слышала о Захарии Михайловиче разное… Говорят, он был бешено богат и в то же время бессребренник, – сказала Маша.

– Думаю, и то, и другое преувеличение, – возразил Волховский. – И о богатстве, о бессребренничестве. Жесток и упорен сибирский человек в битве из-за рубля. А Цибульский – личность сибирская. Разбогател на открытии золота на реке Абакан. Делец. Но имел в характере прелюбопытную черту: благородное честолюбие. По причине скудного образования с большим трудом, медленно и не вдруг приходил к какой-либо мысли. Но пришед, не отступал! Таежник, города не любил…

– Но, сказывают, на посту городского головы радел за всякого рода полезные начинания, – вставил Крылов.

– Верно. Кто-то намекнул однажды Цибульскому, что неплохо-де пожертвовать на университет. Он спросил: «А что называется крупным пожертвованием?» – «Тысяч пятьдесят». – «Ну, это не крупное! – сказал он. – Чтобы дело двинуть, и ста тысяч мало…» Целый месяц думал, думал… Потом заявил: «Дам сто тысяч на университет! Ежели он в Томске будет». Так и в «почетные граждане» вышел. С помощью ста тысяч.

– Не любите вы богатеньких, – тихо проговорила Маша. – Рассказываете интересно, а не любите.

– За что же их любить? – жестко сказал Волховский. – За душегубство? Вон два сына Евграфа Кухтерина идут. Знатные люди! Низкие поклоны принимают… А папенька-то с трактового разбоя начал капиталы считать. Так-то, дорогая Мария Петровна. Впрочем, что касается Цибульских, то это, как в народе говорят, хорошие богачи. Из тех, кто имеет дурную привычку советоваться с совестью. Охотно жертвуют на погорельцев, на детский сиропитательный Мариинский приют, на реальное училище. А по мне, так сам народ – жертва, и никакими подачками от него никому не откупиться! Ужо – придет час… – в голосе его зазвучала угроза; и говорил он громко, отчетливо, как все глуховатые…

Маша беспомощно оглянулась на мужа.

Волховский заметил ее взгляд.

– Собственно, я уже закончил свой поэтический рассказ о Цибульском. Вряд ли он в полной мере удовлетворил ваше любопытство. У меня мало времени. А я еще должен повидать несколько человек. Вернуть владельцу вот это… – он повертел в руке порт-папирос. – Холодный металл… чужой… – он склонил седую голову и вдруг быстро-быстро проговорил: – Прощайте… Прощайте, Порфирий Никитич… От всего сердца желаю вечно зеленеть вашим садам.

Крылов в недоумении пожал болезненно-влажную руку.

– Что это вы так… прощаетесь? Будто покидать нас собираетесь!

– Возможно, возможно, – ответил Волховский и отошел.

Крылов посмотрел ему вослед: уж не в последний ли раз видятся?

Он не мог знать, что через несколько дней Волховский будет выслан из Томска в Иркутск, а затем в Троицкосавск, откуда в 1890 году потаенно исчезнет, и след его отыщется за границей, где он станет уже в следующем году заправлять «Фондом вольной русской прессы» и его статьи, как и в Томске, острием своим по-прежнему будут направлены против богатеньких… Не знал, но какое-то чувство говорило ему, что с Волховским они больше никогда не встретятся.

Почему-то вспомнилось лето 1886 года, встреча с американским журналистом и путешественником Джорджем Кеннаном, возвращавшимся из Восточной Сибири.

Кеннан посетил Сибирь во второй раз. Впервые он был здесь в молодости, двадцать лет назад. Родственник Сэмюэля Морзе, художника и изобретателя, он участвовал в экспедиции, пытавшейся наладить телеграфную связь между Америкой и Европой через Сибирь. Тогда он и написал книгу «Кочевая жизнь в Сибири», которая была посвящена аборигенам Камчатки. Теперь же его интересовали ссылка, каторжные тюрьмы.

И в Томске его прежде всего занимал этот вопрос. Вот почему он постарался поближе сойтись с политическими ссыльными, среди которых выделил особо сотрудников «Сибирской газеты» – Чудновского, Клеменца и Волховского. Соломона Чудновского Крылов знал шапочно, с Клеменцем же и с Волховским знаком был получше. Археолог и этнограф Дмитрий Александрович Клеменц ставил своей целью в жизни политическую борьбу. Из-за этого и в Томск из Иркутска переселился, дабы иметь возможность выступать в печати, работать в «Сибирке». Говорят, это он сочинил дерзкую песню:

…Собирайтесь же все,

Кузнецы, слесаря,

Топоры навострим

И пойдем на царя!