Университетская роща

Какова же его, Крылова, роль? Неужто молчаливого наблюдателя?..

Он вырос на пороге студенческой ложи в тот момент, когда надтреснутый голос театрального колокольчика объявил об антракте. Развеселившиеся господа студенты готовили к следующему акту очередную партию наград.

Несколько секунд они смотрели друг на друга: первые университетские студиозусы, юный благородный набор, и ученый садовник, ботаник Крылов.

– Господа, это же Порфирий Никитич! Здравия желаем, господин приват-доцент, – с ненатуральным радушием произнес тщедушный юнец, белесый, как росток картофеля в погребе.

– Я прошу вас не делать этого, – тихо сказал Крылов, взглядом указывая на горку осклизлых огурцов. – Я бы хотел обратить ваше благородное внимание на то, что актеры – люди… Как мы с вами. Зачем же оскорблять человеческое достоинство?

– Пусть не играют дурно! – с вызовом ответил молодой человек с красивым, но холодным лицом. – Их за это пороть надобно!

– Замолчи ты… – обернулся к нему «картофельный росток».

– Тише, господа, в штрафную книгу запишут…

– Я не за тем к вам пришел, и никого не стану записывать в штрафную книгу, – сказал Крылов. – Я просто хотел напомнить вам, что и актеры люди… Если я обеспокоил, прошу меня извинить.

В студенческой ложе наступила озадаченная тишина. Крылов не сказал больше ни слова и удалился.

В галерее его окликнули.

– Порфирий Никитич, что с вами? Знакомых не узнаете?

Петр Иванович Макушин и вдова Цибульская приветливо смотрели на него.

– Виноват… Честь имею… – пробормотал Крылов, с трудом отходя от разговора со студентами. – Прошу извинить. Не заметил…

– Да чего уж там, – великодушно улыбнулся Петр Иванович. – Всем известна ваша рассеянность, – и, обращаясь к Цибульской, добавил: – С учеными людьми это случается, Федосья Емельяновна. Разрешите представить: университетский садовник Крылов Порфирий Никитич.

Крылов пожал сильную теплую руку Макушина, поклонился вдове.

– А я расстроился, потому вас и не заметил, – доверчиво признался он. – Скверный спектакль. Дивертисмент ниже всякой критики. Да еще господа студенты на сцену швыряют…

– Театр, – сказала Цибульская неожиданно молодым и сильным голосом. – Я вот только что рассказывала Петру Ивановичу о временах моей молодости. На месте нонешнего здания стоял деревянный сарай-барак. Полусгнившая тесовая крыша. В дожди она, естественно, протекала. Играли странствующие актеры, своих не было. Купцы устилали ложи коврами и пили чай. Однажды, помню, опрокинули на сцену ведерный самовар вместе с чайным прибором. Чудо, как только никто из актеров не пострадал.

– Да, вот вам местные нравы, – невесело усмехнулся Макушин. – Все хотят зрелищ, но развлекаются как-то жестоко. Неумно. Книжку не уговоришь купить, а за ведро водки – в драку. Помните, Федосья Емельяновна, как «томский князь» развлекался?

– Философ-то Александрыч? – уточнила Цибульская. – Горохов-то? Как не помнить! Кто из стариков забудет его… Богатый был, любил кутеремить. Бывало, откупит сарай-барак и почнет самочинно ставить: «с разрушением скал, с огненной колесницей, с драконами, ползущим змеем и огненным дождем». Все было, да мохом поросло…

Она вздохнула. И столько в ее вздохе было сожаления, горестного сочувствия, тоски по минувшим временам, что Крылов посмотрел на нее с удивлением.

Странный вечер выпал сегодня. Два человека, будто сговорившись, вспоминали о прошлом, о томских купцах, и оба по-разному. Волховский – внешне вежливо, интересно, но со скрытой ненавистью к ним. Цибульская – насмешливо, не без издевки, но с глубокой любовью… Вот уж поистине: «Долго ль до вечера?» – кричала квакушка. «Долго ль до зореньки?» – тосковал соловушек.

– Вы с супругой? – осведомился Макушин.

– Да.

– Как ее здоровье?

– Спасибо, получше.

– Она внесла взнос в наш «рублевый парламент», – сказал Макушин. – Передайте ей, пожалуйста, мою искреннюю благодарность. И скажите, что мы всегда рады видеть вас и ее в нашем Обществе.

Крылов знал, что Маша вступила в благотворительное Общество, организованное Макушиным. Общество попечения о начальном образовании, которое в Томске дразнили «рублевым парламентом» за то, что годовой взнос составлял один рубль. Маша прониклась таким восторгом от знакомства с деятельностью этого Общества, что теперь вместе с дамами вышивала атласное знамя с макушинским девизом: «Ни одного неграмотного!».

– Спасибо, Петр Иванович. Непременно передам, – ответил Крылов. – Вы сами не представляете, сколь важно для жены ваше Общество…

– Стоит ли, – прервал его Макушин, и мудрые глаза его потеплели. – Не Общество для Марии Петровны, а она, такие, как она, составляют его сердце. Моя же роль значительно скромнее.

Они расстались не сразу, поговорили о местных новостях, об университете. Макушин похвалил крыловские посадки в роще, одобрил идею озеленения томских улиц, пообещал зайти в оранжерею. Настроение Крылова немного поправилось, хотя от сердца отлегло не вполне.

– Ну, как тебе театр? – спросил он у жены, когда они возвращались поздно вечером домой и шли через университетскую рощу.

– Я довольна, – ответила Маша. – Много было забавных моментов.