Университетская роща

— На законе божьем анекдот рассказал. «Ой вы, матери-келейницы, сухопарыя сидидомицы! К вам старик во дворе, а и где вы?!» — «В часовне, часы читаем». «Ой вы, матери-келейницы, сухопарыя сидидомицы! К вам молодчик во дворе, а и где вы?» — «По кельям лежим».

Все дружно рассмеялись. Крылов тоже улыбнулся. В бытность его учебы в гимназии они тоже рассказывали ту байку про сидидомиц; правда, это происходило в старших классах. А нынче уж и начальные посвящены — так убыстрилось, уплотнилось время…

— Стоит ли за это розги получать? — спросил он у детей, не прерывая работы.

— А какая разница? — ответили они. — Дурака только дурак не бьет. Все равно за что-нибудь найдется наказать в субботу, так что уж…

Крылов не заметил в них ни обиды, ни сожаления; говорилось, как о чем-то естественном, обыденном, вкоренившемся в жизнь.

Дети работали споро, с удовольствием. Светило закатное солнце, посылая тепло на малоухоженную землю. В его скользящих лучах фигурки детей казались слабыми ростками, нечаянно пустившими корни в неласковую почву. Дунь ветер посильнее — и нет их…

Чрезвычайный выпуск

И январь, и весь февраль публика ломилась в цирк Панкратова — там разыгрывались самовары. Помимо лотереи-аллегри, разумеется, было еще чем привлечь в афишах: неестественно гибкий мальчик; экстраординарное блестящее представление известных русско-германских музыкальных клоунов-гимнастов братьев Тривелли; силовая борьба; кроме того, соло-клоун Федоров выводил дрессированную свинью в пенсне… Но главное все-таки — самовары! На них клюнула даже чистая публика. Словом, неожиданно возник небывалый подъем вокруг зрелища, издревле считавшегося грубым, простонародным. Как писал один бойкий репортер, цирк на время превратился в «сибирский уголок развинченного Парижа».

Немушка и Пономарев с утра выпрашивались на дневное представление. С неохотой сдавался Крылов — во-первых, день был простой, не воскресный, во-вторых, работы уйма, в-третьих, в университете неспокойно…

— А мы — единым мигом, — заверил его Пономарев. — Самовар выиграем — и домой!

Отпустил их Крылов. Дети и дети, хотя у Немушки уж и седина белым ковылем по всей голове взошла, а Иван Петрович за последнее время изрядно поплешивел. Да что с ними поделаешь? Как молвится, иной седой стоит кудрявчика. Ушли, умчались со двора помощнички чуть ли не вприпуск.

Крылов остался один.

День начинался дурно — с нехорошего настроения, с неопределенных намерений, а этого Крылов не терпел пуще всего. Причиной такого зыбучего состояния была обстановка в университете, сложившаяся в последнее время, события, которые вышибли из колеи практически всех.

Началось с того, что инспекция, педели забили тревогу: студенты-де замышляют нечто… Но поскольку подобные предостережения со стороны надзирателей были не редки, на них не обратили особого внимания.

А со вчерашнего дня началось это самое «нечто». Студенты группами отправились по профессорским квартирам.

Неожиданная депутация прибыла и к Крылову в Гербарий, где он засиделся до позднего вечера.

— Господин Крылов, мы обращаемся к вам как к сознательному интеллигенту, — заявили студенты. — С завтрашнего числа мы хотим объявить забастовку и просим вас одобрить.

— Простите, что?

— Стачку. Мы заявляем протест против избиения наших коллег — петербургских универсантов. Надеемся, вы уже наслышаны о петербургских событиях восьмого февраля?

— Не могу сказать, что вполне наслышан. Я ведь пользуюсь, в основном, газетными сообщениями…

Крылов в замешательстве смотрел на депутатов: знакомые и малознакомые лица, в глазах напряженный интерес — что скажет старший наставник?

— Впрочем, я должен подумать, — прервал сам себя Крылов, заметив, что начинает «жевать кашу» и отдаляется от четкого вразумительного ответа.

Студенты с облегчением переглянулись; видимо, перед этим наткнулись не на один отрицательный ответ и воспитательное увещевание.

— Разумеется, Порфирий Никитич! Мы не торопим. Вот наша петиция. В ней все изложено, — сказали они и, передав бумагу, откланялись и ушли.

Воззвание к профессорско-преподавательскому составу Томского университета было составлено грамотно, горячо, уверенно и содержало просьбу поддержать студенческую забастовку — 24 февраля не читать лекций и не проводить занятий. Кроме того, в нем заключалось и предостережение относительно преподавателей, которые станут продолжать занятия: студенты обещали предпринять к ним систему обструкций.

Это было вчера. А сегодня Крылов, отпустивши своих помощников в панкратовский цирк, решал для себя вопрос: идти или не идти в университет?

Лекций у него не было. Практических занятий тоже. Но работа в Гербарии всегда имелась. Что делать?