Университетская роща

С одной стороны, Крылов сочувствовал горячему порыву молодежи защитить попранное достоинство петербуржцев. В самом деле, это мерзко: во время обыкновенной студенческой сходки, когда высказывались предложения о пересмотре университетского устава, о восстановлении автономии высшей школы, уничтоженной правилами 1884 года, в аудиторию ворвались полиция и жандармерия и принялись дико избивать студентов. Так по крайней мере освещала события заметка в газете «Врач». А «Врачу» и ее главному редактору Вячеславу Авксентьевичу Манассеину, известному терапевту и общественному деятелю, Крылов привык верить.

С другой стороны — сорвать занятия и весь мирный ход жизни еще в одном учебном заведении, теперь уж в Сибири?.. Не зная сути происходящих в столице действий, не видя, не участвуя… Кроме того, научная работа есть научная работа, и она не должна быть остановлена.

И все же, как поступить?

Удивительно трудная и самая распространенная жизненная задача — выбор. Каждосекундно, изо дня в день, всю жизнь человеку приходится сталкиваться с разнообразнейшими условиями этой задачи, и от того, как он поступит в каждом конкретном случае, зависит в конечном итоге вся его жизнь.

Решай, ботаник Крылов.

В аудитории номер один главного корпуса бушевала студенческая сходка. Обо всем, что здесь происходило, о чем жарко говорилось, Крылов узнает немного позже — из рассказов очевидцев, из донесений, расследований. Долго еще потом в университете будут помнить это первое в его истории столь массовое и шумное выступление…

Собралось более пятисот человек. В основном, это были медики со старших курсов и десятка три-четыре юристов, студентов первого курса только что открытого юридического факультета.

Председательствовал юноша со шрамом — Александр Барабанщиков. Он вел сходку уверенно, как бы по обдуманному плану, совершенно не обращая внимания на присутствие ректора Судакова и двух инспекторов.

— Варварски-грубое оскорбление, нанесенное нашим товарищам, студентам Санкт-Петербургского университета, восьмого февраля сего года, сильно возмутило нас, студентов Томского университета, — читал Барабанщиков резолюцию, основной документ сходки. — А потому первое: мы требуем, чтобы наши оскорбленные товарищи-универсанты получили полное удовлетворение за нанесенное им оскорбление; второе: мы требуем, чтобы правительство гарантировало физическую и нравственную неприкосновенность личности, то есть, чтобы во всяком случае насилие разбиралось в общественных учреждениях, имела ли право полиция пустить в ход насилие или нет…

— Правильно! Никто не имеет право насилия!

— Верно!

— Долой инспекцию и полицию!

— Тише, господа, дайте сказать…

— Мы утверждаем, что до тех пор, пока законные требования наших товарищей-универсантов не будут удовлетворены, мы отказываемся от посещения лекций, клиник, практических занятий, репетиций, держания экзаменов! — продолжал обнародовать резолюцию Барабанщиков.

— Так!

— Согласны!

— Не пойдем на лекции!

— Долой экзамены…

— Вон инспекцию из стен университетов!

— Господа, внимание! Дайте Гречищеву сказать!

— Гречищеву сло-во!!

— Ксенофонт, валяй…

Из толпы выдвинули узкоплечего стройного юношу, любимца компаний, живого, веселого, остроумного человека из той породы людей, благодаря которым «в перенасыщенном растворе образуются кристаллы».

Гречищев легко вскочил на стул. Его красивая рука взметнулась над толпой в древнем ораторском жесте.

— Товарищи!!!

Шквалистые неровные аплодисменты, выкрики «браво! Молодцом!» на какое-то время заглушили сильный голос Ксенофонта. Все-таки что ни говори, а обращение «товарищи» было студентам еще в новину, а потому горячило и без того возбужденные головы.

— Товарищи! При современном режиме студенты лишены тех прав, которые предоставлены в России даже каторжникам! Я имею в виду беспристрастный суд. За нами шпионят, следят, доносят. Инспекция проникает даже на лекции… лезет в душу… И вот последнее — узаконенное мордобойство! Доколе мы будем все это терпеть, спрашиваю я вас, товарищи?

— Долой мордобой! Долой мордобой!

— Не желаем!

— Крой, Ксенофонт! Так их!

Ректор Судаков пробовал было продвинуться вперед, к кафедре. Оттерли. Не пустили. Инспекторов зажали в углу, у подоконника, откровенно потешаясь над их бессилием повлиять на собрание.

— Слушайте! — Ксенофонт Гречищев взмахнул листом бумаги, как флагом. — Мы, сибирские студенты, решили всеми мерами добиться официального закрытия университета…

— Браво! Ура!

— И эти меры принимаем с сего момента, то есть, с 12 часов 24 февраля 1899 года! — напрягая до предела голосовые связки, закончил оратор и тем самым в высшей степени наэлектризовал собрание.

— Согласны!

— Сочувствуем и поддерживаем!

— Давай сюда нелюбезную бумагу! Все подпишемся!

«Нелюбезная бумага» в адрес Министерства народного просвещения пошла по рукам.

Ораторы сменяли друг друга почти безостановочно.