Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен

Со второй точки зрения слабая и непредсказуемая Россия уже не виделась удивительным призом истории. Приверженцы этой точки зрения стояли за принципиальную враждебность к русскому якобинству. За шесть дней до подписания перемирия в германском Министерстве иностранных дел был создан меморандум «Программа для нашей восточной политики»[428], авторы которого исходили из того, что ослабленная внутренней борьбой Россия уже не представляет интереса для Германии. Более того. Большевистская пропаганда стала «исключительно опасной для нас, она компрометирует нас, считающихся их патронами». Изменения в русской политике Германии требовались в свете невозможности для нее «удерживать приграничные государства. Германия должна вооружить эти государства против России, особенно Украину… То же самое относится к Литве и балтийским государствам. Наша восточная политика должна быть направлена на децентрализацию России с помощью манипуляции национальным принципом»[429]. Ради достижения этой цели германские войска следует оставить в балтийском регионе и на Украине. Труднее представлялось сохранить влияние на Кавказе и в Польше. Вторая точка зрения набирала силы по мере распространения хаоса и ожесточения Гражданской войны в России.

В Берлине новые социалистические власти в этот критический час не осмелились пойти на сближение с Россией. Мы читаем в протоколе заседания нового германского правительства от 18 ноября 1918 г.: «Каутский согласился с Хаазе: решение должно быть отложено. Советское правительство не продержится долгое время, его существование продлится лишь несколько недель, поэтому нужно продолжать переговоры и тянуть время… Барт: В Германии никто не пойдет на террористические акты и на большевистские методы… Но мы не должны входить в антибольшевистский союз (Давид: очень правильно!). Было бы безответственно терять ради создания такого союза — пролить хотя бы каплю германской крови»[430]. Шейдеман, выходивший на первый план нового политического расклада сил в Германии, говорил в ноябре, что «тесные отношения, не говоря уже о союзе с Россией, немыслимы, потому что они ослабят наши позиции визави Антанты». Отношения с Москвой не должны вызывать подозрений у Парижа, Лондона и Вашингтона. Никаких наднациональных мотивов. «Русская политика должна служить только нашим нуждам»[431].

Как ни пытались Ленин и его соратники реализовать сближение с германской социал-демократией, немецкие социалисты не желали имитировать своих российских партнеров вопреки многим обстоятельствам. Вошедшие в правительство германские социалисты не желали сближения с русскими революционерами, даже если их собственные избиратели удивлялись германскому ожесточению в отношении русского социалистического правительства. Отто Бауэр писал Карлу Каутскому, что массы трудящихся не могут понять враждебность германских социалистов к русским революционным социалистам. В результате союз новой России с Центральной Европой против Запада оказался блокированным германскими коллегами-социалистами, которые оказались большими патриотами, чем их русские ученики и единомышленники.

Берлин ощутил, что обращение с ним Запада зависит в значительной мере от его отношений с Москвой. Он не желал рисковать. Фракция сближения с Россией остереглась выйти на первый план. В результате Берлин отказался поднять уровень дипломатических отношений с Россией, отверг ее предложения об экономической помощи, изолировал советских дипломатов и журналистов. Более того, германское правительство активизировало помощь антирусским силам на границах России.

В те времена Россию и Германию сравнивали все. Было нечто общее, но многие характеристики были едва ли не противоположными. Сопоставляя условия в революционной России и в революционной Германии, американский журнал «Нью рипаблик» отметил такие различия: Германия — это «сравнительно небольшая комнатная страна с более зрелой цивилизацией, имеющая более твердые традиции». Будучи индустриально более развитой, Германия имеет «более сложную и интегрированную национальную экономику… больше городов, более эластичную и эффективную систему коммуникаций — это касается перемещения и товаров и идей». Германский народ всегда жил теснее вместе, говорил на одном языке, принадлежал к одной расе, являлся более дисциплинированным и лучше подготовленным для самоуправления, в нем более отчетливо проявилось национальное самосознание.