Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен

Мы видим, что на Парижской конференции сложилось своеобразное соотношение сил. Умеренные в Британии нашли союзника в лице президента США, а британские «ястребы» обеспечили себе поддержку французов и японцев. Американский генерал Блисс считал, что для того, чтобы остановить Россию, нужно просто накормить Германию — «естественный барьер между Западной Европой и русским большевизмом». Блисс еще более утвердился в своей позиции, когда в середине января 1919 г. выборы в новый германский рейхстаг дали перевес умеренным элементам — немцы не потеряли головы. Главный советник Вильсона — полковник Хауз присоединился к идеям Блисса. В центре его внимания была прежде всего Германия. Хаос в России, по его мнению, позволял подождать с русским решением.

Собственно, Вильсон уже связал себя с политикой интервенции еще в 1918 г., когда американские войска высадились в Мурманске, Архангельске и Владивостоке. Сейчас вставал вопрос о резком увеличении масштабов интервенции. Спецификой позиции Вильсона было его желание, чтобы американские войска в данном случае не подчинялись союзникам, насколько бы войска этих союзников ни превосходили американские. На севере европейской части России президент Вильсон вывел американские войска из-под общего с англичанами командования, а на Дальнем Востоке американцы не сумели договориться с японцами. То, что империалистические противоречия не позволили интервентам создать единый фронт, облегчило Советской России разрыв удушающего кольца интервенции.

Как же хотели его решить американские дипломаты? По мнению Хауза, наилучшим решением был бы распад России на несколько частей. Россия «слишком велика и однородна (!) для безопасности мира». Предполагались отделение Сибири и раскол европейской части России на три части. Лишь тогда, полагал Хауз, угроза миру со стороны России не будет превышать угрозы миру со стороны Британской империи. Очевидец Д. Пул свидетельствует: «Высшие военные руководители имели определенные планы раздела России и откровенно говорили мне об этом в Париже в июле 1919 г.». Лишь мощь Красной армии, ее убедительные победы и растущая солидарность с Советской Россией трудящихся масс западных стран предотвратили силовое решение парижских судей мира.

ПЕРВЫЕ РАЗОЧАРОВАНИЯ

У Вильсона начали складываться далеко не отрадные впечатления от конференции. Был ли это тот форум, созыва которого желал американский президент? Едва ли. Еще пересекая океан, он выразил сомнение в целесообразности решения крупных дипломатических проблем в рамках большого коллектива. «Собрать двадцать пять или тридцать делегатов в одной комнате для обсуждений и споров в отношении деталей мирного договора было бы преступной тратой времени». Именно это и увидел Вильсон в распивающем чаи собрании на Кэ д'Орсе. Они напомнили ему провинциальный американский клуб кройки и шитья.

Что возмущало президента, что вызывало его очевидное раздражение? Не он ли с потрясающим красноречием говорил о равенстве больших и малых стран, о порочности практики отдавать судьбу мира в руки могучих военных держав, о настоятельной необходимости выслушать каждого и дать самым малым народам право участвовать в мирном строительстве? Был ли президент наивен? Вовсе нет, путь по американской политической лестнице убивает наивность на самой ранней стадии. Можно предполагать, что Вильсон был органически двулик, был искренен, и когда выступал за демократизацию дипломатического процесса, и когда возмущался им. Но правильнее искать истину в оценке конкретной ситуации. На изломе войны, когда Франция и Англия мобилизовали многие миллионы солдат, когда их силами держался Западный фронт, нужно было изобрести метод, чтобы сломать «право сильного». И Вильсон обратился — ощущая, что необходимо перехватить пафос большевистских лозунгов, — к праву народов, к праву самоопределения и политического самовыражения. Было бы нелепым не признать определенной эффективности этого хода хотя бы потому, что и Германия, и Австро-Венгрия именно к Вильсону с его «14 пунктами» обратились в поисках выхода из войны.

Но вот карта брошена, она принесла американской стороне определенные дипломатические дивиденды. И, как увидел Вильсон, на Кэ д'Орсе продолжать пользоваться этой картой означало потерять колоссальный вес США, приравнивая их к малым странам, скажем, балканским. И «великий демократ» в одночасье превращается в сторонника разговора, по существу, лишь с избранными, с теми, кто имеет вес. Сторонник открытой дипломатии с отвращением отворачивается от собрания двадцати с лишним персон как от пустой говорильни.